Сто лет социалисты поучают рабочих, каким образом низвергнуть грабительский буржуазный строй. Написаны по этому предмету горы книг, научных исследований, журналов, брошюр, газет, воззваний. Несмотря на громадный труд целых социалистических поколений, русские большевики, захватив удачно власть, очутились в полном неведении: как же всё-таки «додушить буржуазию», как низвергнуть окончательно буржуазный строй? Они бродили впотьмах почти так же, как сорок семь лет тому назад парижские коммунары, как 70 лет тому назад в том же Париже социалисты, низвергнувшие буржуазную монархию и беспомощно метавшиеся перед вопросом: что же им дальше делать с рабочими восстаниями? Сами большевики могли теперь убедиться, и своей беспомощностью засвидетельствовать, что вся социалистическая наука, особенно за последние полвека, занималась лишь вопросом, как подготовить рабочих к социализму, как развивать демократический буржуазный строй, и вовсе не думала о том, как буржуазию в момент революции низвергнуть.
Большевикам для проведения «пролетарской» революции пришлось искать указаний не в новейшей, а в самой старой, первоначальной фазе развития марксизма, в литературе, возникшей в эпоху, отдалённую от нас на целых 70 лет. Малейшие указания Маркса того времени большевики старались в точности выполнить вплоть до переименования себя из «социалистов» в «коммунистов».
Затем они приступают к частичным национализациям в таком порядке, как указывал Маркс, но к великому несчастью похвалиться хорошими результатами своих экспериментов не могут, ибо не умеют преодолеть сопротивление буржуазного общества. Буржуазный строй не перестаёт существовать. Стеснённый, искалеченный, он всё же не лишён возможности, в случае ослабления революции, залечить свои раны и возродиться к новой жизни.
Как же доканать буржуазный строй? Продолжать ли частичные национализации, которые уже обнаружили свою немощность? Как преодолеть живучесть старого строя, новые способы сопротивления буржуазного образованного общества?
Важнейшие шаги социальной революции, основные проблемы социалистического переворота большевики принуждены решать теперь ощупью, впервые принуждены, однако, решать их немедленно, // (с. 366) среди невероятно быстрой смены событий революционного момента, под ураганным огнём своей и иностранной буржуазии. В продолжение истёкшего полувека ни один из многочисленных марксистских учёных не ставил себе задачей развить, дополнить марксову формулу революции, созданную в 1847-50 г.г.
И не удивительно. В эпоху, следовавшую за февральской революцией, социализм, и в частности марксизм, стремился не к рабочей революции, а к распространению социалистической веры в развитие буржуазного строя, в то, что капиталисты сами роют себе могилу, что будущий строй вырастет из лона буржуазного общества, только бы не нарушать естественного процесса развития попытками вызвать «преждевременные роды», преждевременную рабочую революцию.
ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ
Во все периоды развития марксизма положение, что первым шагом в освобождении рабочего класса является завоевание власти, оставалось незыблемым, неизменным. Социал-демократия опошлила это положение своей политикой, учившей, что достигнуть государственной власти рабочий класс может вернее всего путём мирной парламентской борьбы. Теперь всякий большевик, вероятно, признает, что не «господство пролетариата» достигается законной мирной борьбой, что на этом пути лишь сама социалдемократия становится мирной законной партией, которая в настоящий момент всюду помогает правительствам вести грабительскую войну и вдохновляет рабочие массы разных стран истреблять друг друга. Большевизм не только в пропаганде, не только на словах, но и на деле восстановил в первоначальной революционной «чистоте» Марксову формулу о захвате власти.
Власть завоёвывается не мирным, а насильственным путём, путём всенародных восстаний. Вот что доказал большевизм всему социалистическому миру, доказал, никто спорить не станет, с блестящей наглядностью и несомненностью. Но утверждения большевиков, что их захват власти есть диктатура, господство рабочего класса, является одной из тех многочисленных басен, которые сочиняются социализмом на протяжении всей его истории.
Хотя большевики отвергли соглашательство социал-демократии, однако, господство рабочего класса достигается у них так же скоро и просто, как парламентское господство у Шейдемановцев. И те и другие обещают рабочему классу господство в его ничем ненарушенной неволе, при существовании буржуазии, владеющей всеми богатствами. // (с. 367)
Накануне 1903 г. большевизм, будучи сам соглашательским, вместе со всей социалистической и демократической братией уверял, что свержение самодержавия делает рабочий класс хозяином страны. В 1917 г., через несколько дней после октябрьского переворота, как только большевики заняли в советах места соц.-рев. и меньшевиков, Ленин – место Керенского, а Шляпников – Гвоздева, - рабочий класс уже по одному этому сделался владельцем всех богатств Российского государства. «Земля, железные дороги, фабрики – всё это, рабочие, отныне ваше», - говорится в одном из первых воззваний Сов. Нар. Комиссаров.
Марксизм, очищенный, якобы, от социал-демократического оппортунизма, всё же обнаруживает старую склонность, свойственную всем социалистическим краснобаям склонность, кормить рабочих вместо хлеба – баснями. Марксизм революционный, коммунистический, извлечённый из-под мусора долгих десятилетий, представляет всё ту же демократическую утопию о самодержавии народа в его неволе, в его невежестве, в его экономическом рабстве.
Достигнув своей диктатуры и решив осуществлять социалистический строй, большевистский марксизм не отделался от старой марксистской повадки заглушать «политикой» рабочую «экономику», отвлекать рабочих от экономической борьбы, и задания экономические подменять политическими. Напротив, сотворив счастливо свой шедевр, большевики не преминули опутать рабочие массы самым неудержимым славословием «рабоче-крестьянского правительства».
Оттого только, что большевики захватили власть, моментально исчезла буржуазная Россия, родилась Россия социалистическая, Российское «социалистическое отечество», хотя до сих пор «пролетарская диктатура» не только не приступила, но и не думает, очевидно, приступать к обобществлению фабрик и заводов.
Капиталисты потеряли свои фабрики, хотя они не отобраны у них, они больше не собственники своих капиталов, хотя по-прежнему живут по-барски. С октября собственником всех богатств является рабочий, тот самый рабочий, плата которого, при всей растущей дороговизне, становится голодной платой; тот самый «владелец фабрики», что при малейшей заминке в транспорте обрекается на все ужасы ещё не виданной в России безработицы.
Да, чудотворна большевистская диктатура! Она даёт рабочим власть, она даёт им господство и освобождение, оставляя все богатства в руках буржуазного общества.
Однако, говорит марксистская коммунистическая наука, история не знает другого пути освобождения: до сих пор все классы освобождались путём захвата государственной власти. Этим путём и буржуазия // (с. 368) достигла своего самодержавия в эпоху великой французской революции.
Маленькую подробность забыли коммунистические учёные: все освобождающиеся в истории классы были классамиимущими, а рабочей революции предстоит обеспечить господство за классомнеимущим. Буржуазия приступила к захвату государственной власти лишь после того, как в течение столетий накопила богатства, размерами своими не уступавшие богатствам её угнетателей, дворянской знати; и только по этой причине голый захват власти являлся для неё действительным установлением её владычества, закрепление её господства.
Рабочий класс не может следовать по пути освобождающейся буржуазии. Для него немыслимо накопление богатств, на этой почве он не может преодолеть силу буржуазии. Рабочий класс не может сделаться владельцем богатств до своей революции. Поэтому захват государственной власти, произведённый какой угодно революционной и архикоммунистической партией, сам по себе не даёт рабочим ничего, кроме той призрачной власти, призрачного господства, каким до сих пор не перестала быть большевистская диктатура.
Большевики не двигаются вперёд, и рабочие массы, уже давно начавшие разочаровываться в них, признают в конце концов большевистскую диктатуру бесполезной для себя и уйдут от них, как ушли от меньшевиков и эсэров. Обнаружится, что нынешняя власть – не власть рабочего класса, что она защищает интересы «демократии», низших слоёв буржуазного общества: мелкой городской и сельской буржуазии, интеллигенции, так называемой народной интеллигенции, выходцев из мещанской и рабочей среды, которых советская республика призвала к управлению государством, производством и всей жизнью народа. Окажется, что большевистская диктатура была лишь крайним революционным средством, необходимым для подавления контр-революции и утверждения демократических завоеваний. Окажется, что октябрьское восстание большевики подняли затем, чтобы спасти от полной гибели развалившееся буржуазное государство путём создания «рабоче-крестьянского отечества», чтобы предохранить от разгрома уже не дворянские поместья, а целые города, целые области, которым угрожали с одной стороны голодные массы города и деревни, а с другой – миллионы бегущих с фронта солдат.
Всё, что остаётся от большевистской революции, мало чем отличается от скромных планов, какие строили большевики за два-три месяца до октябрьского переворота. В брошюре «Уроки революции» Ленин несколько раз заявляет, что задачей большевиков является осуществление того, что хотят, но не умеют сделать эсэровские министры, - спасение России от развала, что лишь буржуазные клеветники // (с. 369) могут приписывать большевикам стремление создать в России рабочую, социалистическую диктатуру (стр. 26, 27).
В двух ещё более поздних брошюрах – «Удержат ли большевики власть», и «Грозящая катастрофа», объясняется, что задачей большевистской диктатуры и рабочего контроля будет замена старого бюрократического механизма новым народным государственным аппаратом и изыскиваются самые фантастические способы, при помощи которых можно было бы, не отнимая у буржуазии её богатств, принудить её подчиняться и служить новому народному государству.
Итак, большевистская диктатура была задумана, как диктатура демократическая, которая не должна была подрывать основ буржуазного строя. После октябрьского переворота некоторые предприятия были объявлены национальными путём декретов, исполнение которых, как известно, не обеспечено. Несколько десятков банкиров лишились своих богатств, но в общем и целом богатства России остаются в руках буржуазии, как основа её силы и владычества.
Окопавшись на завоёванных позициях, новоявленные коммунисты сыграют роль французских буржуазных демократов времён великой революции, роль славных якобинцев, карьера которых так сильно прельщает большевистских вождей и которых они не прочь копировать, как в лицах, так и в учреждениях.
Французские якобинцы в своё время создали почти такую же призрачную диктатуру французских бедняков, как русские большевики. Чтобы уверить народ в том, что «аристократы» и прочие «контр-революционеры» подавлены, что столица и всё государство в руках бедноты, якобинцы отдали богачей и аристократов под надзор масс, и сами (например министр юстиции Дантон в сентябрьские дни) организовали кровавые расправы с врагами народа.
«Революционные трибуналы» парижских санкюлотов (бедняков) ежедневно приговаривали к смерти несколько десятков врагов народа и парижскую бедноту усыпляли видом падающих на эшафоте голов, заставляя её забыть о своём рабстве и голоде, подобно тому, как в настоящее время в России усыпляют рабочие массы арестами буржуев, захватом дворцов, зажиманием рта буржуазной прессе и тому подобными террористическими зрелищами.
Несмотря на ужасы якобинского террора, просвещённая буржуазия скоро признала, что именно это крайнее течение спасло её, закрепило завоевания революционной буржуазии, спасло буржуазную революцию и государство от натиска всей контр-революционной Европы, возбудив беззаветную преданность «отечеству свободы, равенства и братства».
До тех пор, пока богатства остаются в руках буржуазии, Россия не перестаёт быть государством буржуазным, сколько бы ни величали его // (с. 370) большевики «социалистическим отечеством», какие бы архинародные формы управления ни придумывали. Всё, что они сделали до сих пор, это работа якобинцев, укрепление демократического государства, стремление привить массам глубочайший самообман, будто с октября владычеству эксплуататоров положен конец и все богатства принадлежат рабочему народу, попытка разжечь в демократической России патриотизм французских санкюлотов.
Об этом мечтали большевики ещё будучи пораженцами, ещё до октябрьской революции, когда объявили, что они лишь одни в состоянии вызвать необходимый для обороны энтузиазм (Ленин «Грозящая катастрофа»). Об этом они не переставали думать, став оборонцами, хотя им и не удалось зажечь патриотический огонь в «заболевшей» армии; об этом они думают теперь, провозглашая новую «отечественную» войну.
ГОСПОДСТВО РАБОЧЕГО КЛАССА
Власть, выпавшая из рук буржуазии, никоим образом не может перейти и удержаться в руках такого неимущего класса, каким остаётся рабочий класс. Класс неимущий и в то же время господствующий – полнейшая нелепость. Это основная утопия марксизма, благодаря которой большевистская диктатура так легко и быстро становится демократической формой завершения и укрепления буржуазной революции, становится российской копией якобинской диктатуры.
Власть, ускользающая из рук капиталистов и помещиков, может быть захвачена только низшими слоями буржуазного общества, мелкой буржуазией и интеллигенцией, которая, как обладатель знаний, необходимых для организации и управления всей жизнью страны, приобрела и прочно обеспечила за собой право на барские доходы, право на долю награбленных богатств, на долю национальной прибыли. Но эти низшие слои буржуазии, вынудив у богачей демократический строй, очень быстро возвращаются к союзу и единению с ними. Власть возвращается к совокупности имущих. Ибо власть не может быть отделена на продолжительное время от источника всякой власти – от накопленных богатств.
Не следует ли из всего сказанного, что рабочим вообще надо отказаться от мысли о своём господстве? Ни в каком случае? Отказаться от господства значило бы отказаться от революции. Победная революция рабочего класса и есть его господства.
Дело лишь в том, что рабочий класс не может копировать буржуазную революцию, как это ему советуют соц-дем-ская наука, по той простой причине, что класс, обречённый на рабский паёк, уже этим // (с. 371) самым лишается возможности накоплять, подобно средневековой буржуазии, богатства и знания. У рабочих есть свой особый путь освобождения от рабства. Чтобы сделать своё господство возможным, рабочий класс должен раз навсегда уничтожить господство буржуазии, одним ударом выбить у неё из рук источник её владычества, лишить её фабрик, заводов, всего накопленного имущества, низвести богатых до уровня людей, принуждённых трудиться.
Вот почему экспроприация буржуазии есть первый неизбежный шаг рабочей революции. Но экспроприация лишь первый шаг на пути освобождения рабочего класса. Экспроприация буржуазии ещё не приводит к полному уничтожению классов, не несёт ещё полного равенства.
После экспроприации крупной и средней собственности остаётся ещё мелкое хозяйство в городе и деревне, на обобществление которого потребуется не один год. Остаётся, что ещё важнее, интеллигенция. Хотя её крупные барские доходы будут урезаны в момент экспроприации буржуазии, она всё же не лишается возможности удержать для себя высшую оплату труда.
Так как интеллигенция остаётся по-прежнему единственным обладателем знаний, так как в её руках, в силу этого, остаётся управление государством и производством, рабочему классу предстоит упорная борьба с интеллигенцией за повышение рабочей платы вплоть до уравнения её с интеллигентским жалованьем.
Полное освобождение рабочих наступает лишь тогда, когда появляется новое поколение равно образованных людей, неизбежно выростающее, раз завоёвана равная оплата ручного и умственного труда, раз интеллигент и рабочий обладают одинаковыми средствами на воспитание своих детей.
Господство рабочих не может предшествовать экспроприации богачей. Только с момента экспроприации буржуазии начинается господство рабочего класса. Рабочая революция принудит государственную власть провести экспроприацию крупной и средней буржуазии и узаконить произведённый рабочими захват фабрик, заводов и всех накопленных богатств.
МАРКСИСТСКАЯ ДИКТАТУРА
Поскольку в октябрьском перевороте дело шло о «рабоче-крестьянской» буржуазной революции, о демократической диктатуре, старая большевистская телега, хоть с трудом, но всё же выбралась из демократического болота и вступила на новый путь. Но дальше дорога идёт // (с. 372) всё круче в гору. Предстоит «немедленное введение социализма», громогласно возвещённого в разогнанной учредилке. Социал-демократическая телега на крутых подъёмах трещит, пассажиры всё чаще направляют тоскливые взоры в сторону покинутого болота. Против этого соблазна не может устоять и сам возница. Коммунисты возвращаются назад с громкими криками: Довольно бунтов! Да здравствует отечество! Усиленный труд рабочих! Железная дисциплина на фабриках и заводах!
С диким ликованием встречает их старая родня, сподвижники буржуазной революции, с новожизненцами и меньшевиками во главе.
- Вернулись, голубчики! Вздумали бунтовать против «объективного хода вещей», против буржуазной выучки! Захотели «немедленного осуществления»! Вот и доказали сами, наипрекраснейшим образом, «невозможность».
Напрасно, однако, постоянные обитатели демократического болота так не в меру ликуют. Отказ большевиков от дальнейших «социалистических экспериментов» доказывает лишь невозможность для социалдемократии низвергнуть буржуазный строй, а не объективную невозможность вообще, точнее говоря, невозможность для рабочего класса успешной революции против грабительского строя.
Большевики взяли на себя дело, превосходящее их силы, их ресурсы. Они задумали низвергнуть буржуазный слой, опираясь на соц-дем-ское учение. Но ведь это марксистское учение исповедуют вместе с ними «соглашатели» меньшевики в России, «императорские соц-дем-ты» в Германии и Австрии, «социал-патриоты» всех стран. Это учение во всём мире является гасителем революции, усыпителем рабочих масс, крепчайшими сетями, которые опутывают ум рабочих, опаснейшим оружием образованной буржуазии в её борьбе с рабочей революцией. Когда мировая соц-дем-тия дошла уже до того, что миллионные армии рабочих, набранные для социалистического освобождения, спокойно отдавала на истребление военным разбойникам, тогда два-три вождя большевизма решились объявить соц-дем-тию «гнилым трупом». Но учение соц-дем-тии, её марксистский социализм, породивший этот «гнилой труп», остался для большевистских бунтарей святым, незапятнанным. Соц-дем-тия, оказывается, лишь «изменила» своему учению. Правда, «изменники» насчитываются миллионами, а «верных» последователей, в момент русской революции, один только Ленин да, может быть, Либкнехт. Всё-таки – да здравствует святой марксистский социализм, истинный социализм!
Это обычная история социалистических раскольников всего истекшего столетия. Новатор выныривает из социалистического болота, но // (с. 373) совсем не для того, чтобы найти выход из него для себя и для других, а для осуществления старых заветов, для проведения, напр., якобинской революции. Поэтому болото испытывает лишь лёгкое местное колебание и скоро обретает свой блаженный застой. Социалистические сети, опутывающие ум рабочих, удерживающие их от рабочей революции, не слабеют от новшеств «революционных» коммунистов, а лишь испытываются и крепнут.
Лет двадцать тому назад большевики, как известно, составляли вместе с Плехановыми, Гедами, Вандервельде и всеми прочими нынешними социал-патриотами единую солидарную социал-демократию. Тогда и было разработано для России марксистское учение: марксистская философия, социология, политическая экономия, словом, тот марксистский социализм, который хоть и превратил соц-дем-тию в «гнилой труп», однако, воплощённый в большевизм, должен, каким-то чудом, низвергнуть буржуазию и осуществить полное освобождение рабочего класса. Разработанный общими усилиями Плехановых, Мартовых, Лениных русский марксизм никогда не мыслил социалистический переворот, как свою реальную задачу. Он считал низвержение буржуазного строя невозможным в наши дни и передавал эту задачу будущим поколениям.
Русский марксизм, как и западноевропейский, занимался не вопросами низвержения буржуазного строя, а его развитием, демократизацией, совершенствованием. Но в отсталой царской России марксистская любовь к буржуазному строю достигла последних своих пределов. С началом нового столетия нынешние большевики и меньшевики до того, как раскололись на два конкурирующих течения, приняли следующее непоколебимое решение, одобренное социалистами всего мира: верховная задача социализма в России – проведение буржуазной революции. Это значило: всё напряжение сил, на какое только способны русские рабочие, их кровь, пролитая у Зимнего дворца, на улицах Москвы, все жертвы карательных экспедиций 1905-6 гг. должны иметь целью создание обновлённой буржуазной России.
Провозглашённая Лениным ещё в прошлую революцию «рабоче-крестьянская» диктатура, это соглашательское соединение марксизма с эс-эровщиной, ничуть, конечно, не нарушает соц-дем-ской заповеди о недопустимости социалистической революции. Провозглашалась рабоче-крестьянская диктатура потому, что господство одного рабочего класса признавалось невозможным. Провозглашалась, в духе нынешних новожизненцев, диктатура буржуазной демократии потому, что считалось недопустимым низвержение буржуазного строя.
Таким оставался марксизм почти вплоть до октябрьской революции. Своим могучим светом он озарял путь как творцов буржуазной // (с. 374) революции 1905-6 г., так и социал-патриотов февральской революции. Он представлял для них неисчерпаемое море драгоценнейших указаний. Но наивно искать в марксистском учении подобных указаний для низвержения буржуазного строя, для рабочей революции. Там не найдёшь ничего, кроме перечня всех трудностей, всей опасности и преждевременности социалистических «экспериментов»; оттуда выносят лишь суеверный страх перед социалистическим переворотом, как величайшей в мире катастрофой; тот страх, который так ярко выразили Плехановы, Потресовы, Либерданы и, наконец, сами большевики, испугавшиеся Ленина, когда он бросил лозунг: немедленный социализм.
Поистине, надо было совершиться чуду, чтобы Ленинская затея была осуществлена его партией и не сделалась грандиознейшей в истории революций демагогией. Надо было, чтобы буржуазный строй низвергали люди, всю свою жизнь внушавшие себе и другим, что такой переворот невозможен. Надо было, чтобы все большевистские работники, усвоившие социализм по учебникам Плеханова, Каутского, Бернштейна, которые требуют многолетнего демократического воспитания рабочих масс, - вдруг, в огне революции, создали новое учение, которое показало бы, что такая подготовка излишня. Надо было, чтобы многолетние усилия, направленные на использование рабочей борьбы для политических буржуазных переворотов, на предотвращение рабочей революции, вдруг превратились в стремление вызвать эту революцию.
Но история таких чудес не знает. Развёртывающаяся в настоящий момент измена большевиков лозунгам, которые были ими провозглашены в октябрьской революции, для них, для марксистов, вполне естественна.
«Научный социализм», побеждающий и впитывающий в себя все прочие социалистические школы, достиг глубокой дряхлости, не дав в результате своих битв ничего, кроме прогресса и демократизации буржуазного строя. Большевизм решил воскресить коммунистическую юность марксизма, но лишь показал, что и в этом издании марксизм ничего больше создать не в состоянии. Допускать противное, верить большевикам, что они на самом деле решили низвергнуть грабительский строй, который защищают их родные братья, социал-патриоты всего мира, - оказывается величайшей наивностью. Большевики сами такую наивную веру в их бунтарство грубо, жестоко уничтожают.
Что же это за враги буржуазного строя, которые укрепив свою самодержавную власть, по собственной воле от низвержения буржуазии отказываются? Если они почувствовали «объективную невозможность» «додушить буржуазию», как же они могут оставаться на занятом посту? Им стало-быть всё равно – быть ли выразителями воли рабочих, // (с. 375) или исполнителями воли оставленного при жизни буржуазного общества?
Объяснять поведение большевиков простой нечистоплотностью политиканов было бы очень поверхностно. Дело в том, что верховной целью, от которой люди никогда не отказываются, которой никогда не изменяют, за достижение которой они побеждают или гибнут, такой верховной целью для марксистов, даже для большевистских коммунистов, является лишь демократизация существующего строя, а не его разрушение.
Дело у большевистских и соглашательских марксистов одно. Разница между ними лишь в том, что вторые идут к демократизации буржуазного строя проторенными путями западно-европейских конституционных государств, в то время, как первые решились вызвать революцию даже против республиканского режима. Разница эта, однако, могла возникнуть только в России, когда величайшая в мире держава, вследствие своей отсталости, дошла до такого развала, что в текущей войне оказалась неспособной даже отстоять своё существование. Здесь завоёванная социалистами-соглашателями республика оказалась неспособной защищать себя ни от ударов внешнего врага, ни от контр-революции. Перед большевиками предстала грандиозная задача – перестроить государство на совершенно новых, народных началах, которые явились бы источником силы – необходимой для защиты демократии от её внутренних и внешних врагов.
В поисках за самым сильным оружием для спасения демократической революции, русским социал-демократам пришлось перерыть весь марксистский арсенал. Это оружие было, наконец, найдено большевиками в идее Марксовой диктатуры времён революции 1848-50 гг.
Шестимесячная диктаторская власть большевиков успела доказать неопровержимо, что возрождённая коммунистическая диктатура, как и весь столетний социализм, не умеет и не желает низвергнуть грабительский строй. Торжественно провозгласив в учредительном собрании немедленное осуществление социализма, вырвав у кайзера специально для этой цели «передышку», большевистская диктатура, подойдя вплотную к «экспроприации буржуазии», инстинктивно останавливается и пятится назад перед задачей, противоречащей всему её существу.
Что же такое большевистская диктатура, неотказывающаяся жить после своего коммунистического позора? Только демократическое средство спасения буржуазного общества от грозящей ему гибели под развалинами старой государственности; лишь его перерождение в новых народных формах, создать которые могла только революция. Эта диктатура есть революционное вторжение в русскую государственную жизнь самых низших народных слоёв буржуазного отечества, ныне освобождаемых // (с. 376) в виде мелких хозяйчиков в деревне, в виде интеллигенции народной и рабочей в городе.
В качестве первого и неотвратимого шага для полного освобождения рабочего класса, для окончательного низвержения тысячелетнего грабительского строя, изобретатели коммунистической диктатуры подсунули рабочим средство, при помощи которого, в его наиболее классическом виде, буржуазные демократы великой революции, французские якобинцы, спасли и укрепили грабительский строй. То обстоятельство, что средство якобинцев пускают в ход социалисты, не даёт ничего сверх таких же буржуазных плодов, ибо первая задача всякого современного социалиста – не допустить немедленного низвержения буржуазии, не допустить рабочей революции.
Уже в начале третьего месяца большевистской диктатуры наиболее умные представители русских богачей (Рябушинские в «Утре России») заявляют, что большевизм опасная болезнь, которую, однако, надо терпеливо изжить, ибо она несёт их возлюбленному грабительскому отечеству спасительное перерождение и могущество. Те же умные буржуа предпочитают Ленина, разнуздавшего «чернь», Керенскому, защищавшему их от «взбунтовавшихся рабов». Почему? Потому что Керенский расшатанную власть своим лавированием и нерешительностью ослаблял ещё более, между тем как Ленин прежнюю слабую скомпрометированную власть, как негодную, уничтожил с корнем и открыл источник новой сильнейшей власти, за которой русский рабочий признал самодержавные права.
Рябушинские, которые хорошо знают и высоко ценят марксизм, очень скоро убедились, что диктатура «черни» не сойдёт с пути этого почтенного социал-патриотического учения и поняли, что сильнейшая большевистская власть может рано или поздно стать их достоянием, хотя и разделённым со вновь выросшими властителями, с освобождёнными низами буржуазного общества.
Рябушинские давно могли отметить следующие несомненные и радостные для них явления: 1. В руках большевистских диктаторов социализм не перестаёт быть той песней, под звуки которой массы идут на борьбу за возрождение буржуазной родины. 2. Социалистическая диктатура есть лишь агитационное, демагогическое средство для проведения диктатуры демократической. Подобие первой допущено коммунистами лишь на короткий момент для утверждения второй, для укрепления и украшения её рабочими мечтаниями и иллюзиями. 3. Демократической диктатуре и рождающейся в ней новой русской государственности сообщается доля того революционного могущества, к которому стремятся массы в своих рабочих восстаниях. Означенные выводы следуют неотвратимо из всей истории большевистской «рабочее-крестьянской» диктатуры. // (с. 377)
Большевизм целые годы, ещё со времён прошлой революции, готовил свою партию к диктатуре заведомо мелко-буржуазной, в которой миллионы крестьян, стремящихся к положению мелких хозяйчиков, должны парализовать стремление рабочего класса к немедленной рабочей революции, к скорейшему уничтожению всякого частного хозяйничанья. Эту мелкобуржуазную диктатуру большевики установили октябрьским переворотом, призвав к власти не только рабочие, но и крестьянские, и солдатские советы депутатов, включающие в достаточной мере мелкобуржуазные элементы. Да и рабочие советы получили власть лишь тогда, когда предварительно сами оказались во власти большевиков, утверждающих демократическую диктатуру.
Построив советскую власть на заведомо мелкобуржуазном основании, большевики, подобно всем прочим демократам, стремятся заполучить от рабочих признание этой власти чисто рабочим господством, рабочей диктатурой. С этой целью безбоязненно разжигаются рабочие восстания по всей России. Это, как теперь объясняют сами коммунисты, «агитационный», а проще говоря демагогический период большевистской диктатуры. Беспощадно разрушаются все старые и новые буржуазные формы: офицерская каста, армия, суды, «самоуправления», даже учредилка. По анархистски, бок о бок с анархистами производятся экспроприации, налагаются контрибуции, терроризируется буржуазия. Под конец такого «агитационного» периода большевикам удаётся водрузить над своей демократической лачугой широковещательную вывеску: социалистическое отечество.
Рабочие массы, которые геройски дрались по целым неделям во всех более значительных пунктах России, не могли, конечно, догадаться, что они переживают лишь «агитационный» период своей диктатуры, что скоро он сменится «деловым» периодом сотрудничества с фабрикантами и промышленниками, что ими лишь играют, что им лишь позволили «погулять».
В рабочих восстаниях рождалось и крепло стремление к полному подавлению буржуазии, к утверждению рабочей воли, которая в своём могуществе, в своём самодержавии низвергает старый грабительский мир. Всемогущество, самодержавие рабочей воли присвоила себе мелкобуржуазная большевистская диктатура и строит теперь новую, крепкую «народную» государственность для буржуазного образованного общества.
С этого момента в России родился истинный выразитель воли рабочего класса, большевистский коммунизм, завоеватель государственной власти, воплотившейся в центральной советской власти.
Рабочим массам нечего беспокоиться: по уверениям большевиков все их достижимые требования и пожелания советское государство, исполнитель их воли, немедленно осуществит. // (с. 378)
Но отныне должна исчезнуть всякая борьба рабочих с государством и его законами, ибо советское государство есть рабочее государство. Борьба с ним была бы преступным бунтом против воли всего рабочего класса. Такую борьбу могли бы затеять только хулиганские, зловредные, преступные элементы рабочей среды.
Так как рабочий контроль, по мнению большевиков, вручает рабочим полную власть на фабрике, то забастовки теряют свой смысл и поэтому запрещаются. Запрещается вообще всякая борьба против рабской оплаты ручного труда.
Воля рабочих, если она проявляется помимо или против советских учреждений, преступна, ибо не признаёт воплощённой в советской власти воли всего рабочего класса. Так все слои рабочих с нищенским, голодным заработком, если они объявят советскую власть властью сытых, - будут элементом хулиганским; так безработные, если они не пожелают дальше терпеть муки голода и ждать безропотно голодной смерти – будут элементом преступным и поэтому уже теперь лишаются права на особую организацию.
Перед лицом, с другой стороны, богачей, ведущих по-прежнему сытую жизнь паразитов, с другой – безработных, обречённых на муки голода, советская власть утверждает свои верховные права, стремится обеспечить безусловное подчинение существующим законам, преследует всякое нарушение «общественного порядка и безопасности». Всякие волнения, бунты, восстания объявляются контр-революционными и подлежат беспощадному подавлению вооружённой советской силой.
Верховные права советской коммунистической власти очень скоро ничем не будут отличаться от верховных прав всякой государственной власти в существующем грабительском строе. Разница лишь в названии: во всех "свободных" странах – государственная власть именует себя господством «воли народа», а в России – господством «воли рабочих». Пока буржуазный строй не разрушен, коммунистическая «воля рабочих» такой же звук пустой, такая же ложь, как демократическая «воля народа». Пока грабители существуют, их воля, воля всех имущих, а не рабочих, раньше или позже воплотится в большевистскую государственность. Этот процесс воплощения коммунисты уже начинают, откровенно заявляя, что железная диктатура нужна не для дальнейшей «ломки капитализма», а для дисциплинирования рабочих, для завершения их выучки, начатой, но не законченной капиталистами, повидимому, вследствие «преждевременного» взрыва социалистической революции. Усмирив при помощи рабочих контр-революцию, большевистская диктатура обращается теперь против рабочих масс.
Верховные права, принадлежащие всякой государственной власти, должны обладать абсолютной силой закона, опирающегося на военную // (с. 379) силу. Демократия, вырастающая из большевистской диктатуры, и в этом отношении не окажется позади прочих государств. Она будет, наравне с ними, распоряжаться не только свободой, но и жизнью всех своих подданных, будет усмирять как отдельных бунтовщиков, так и бунты масс.
Создаваемая большевиками «социалистическая» армия обязана защищать советскую власть, независимо от всех поворотов, какие заблагорассудится проделать заправилам большевистского центра. Прекращается ли совершенно экспроприация богачей, как решено в настоящий момент, наступит ли ещё более тесное примирение с буржуазией; пойдёт ли большевистская диктатура вперёд к социализму или назад к капитализму, она одинаково считает себя вправе налагать военную повинность на рабочий класс.
Рабская обязанность, которая возложена на рабочий класс всеми грабительскими государствами, обязанность защищать на войне своих угнетателей и их богатства – не исчезла в советской республике. Здесь рассчитывают к этой рабской обязанности заново приучить рабочих, выставляя её как особое доверие, оказываемое рабочему классу, который, мол, один заслуживает чести проливать свою кровь за государство, украшенное пустой, лживой кличкой «социалистического отечества». В награду за столь великую честь социалистические солдаты, как надеются большевики, проявят в ближайшем будущем против захватчиков российских земель такой же воинственный пыл, как армия конвента, директории, Наполеона.
На внутреннем фронте социалистические войска обязаны защищать советскую власть не только от контр-революционных белогвардейцев, калединцев, корниловцев, рады. С первых же дней октябрьского переворота они учатся «кровью и железом» защищать собственность, расстреливая на месте воров и громил. Коммунистические вояки теперь упражняются в наведении дисциплины и порядка, зверски расправляясь со вчерашними своими товарищами, анархистами, с матросами, которым не дано даже времени сообразить, что при новом курсе коммунистическое правительство не нуждается больше в красногвардейском разгуле и расстреливает сегодня за то, что поощряло вчера. Социалистические воины, пройдя такую школу, повинуясь изменчивым приказам своего начальства, не откажутся, повидимому, насаждать «трудовую революционную дисциплину» на фабриках, усмирять голодные бунты, подавлять волнения рабочих и безработных.
Пока рабочая масса не подымется вновь на борьбу, предъявляя свои определённые рабочие требования; пока, таким образом, не будет положен конец всем «новым курсам» и увёрткам большевистских диктаторов, буржуазная демократическая государственность будет // (с. 380) беспрепятственно развиваться, быстро выращивая все орудия гнёта и насилия над голодными, ограбленными и порабощёнными.
Итак, марксистская диктатура в России, разрушив до основания старое, бессильное государство, создаёт новую, крепкую народную государственность для буржуазного общества.
Все революционные опыты русских марксистов доказали, что «научный социализм», вдохновитель социалистического движения всего мира, не умеет и не хочет низвергнуть буржуазный строй. Мало того – в глубокой социальной революции, которая стала неизбежной для России, и, как эпилог мировой войны, может сделаться неизбежной во всех странах, марксистский социализм указывает буржуазной демократии всего мира испытанный путь спасения грабительского строя, даёт ей неоценимое средство предохранения его от рабочих революций.
ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ КОНТР-РЕВОЛЮЦИЯ
Захват государственного аппарата является для соц-дем-тии до такой степени решающим моментом в рабочей революции, что одним этим актом буржуазный строй уже низвергается. Раз большевистский переворот признан рабочими, и советская власть всюду утверждена, уже этим самым вся Россия со всеми её богатствами становится достоянием рабочих. Так как с разгоном учредительного собрания и всех прочих демократических учреждений, выбранных всем населением, капиталисты лишаются даже элементарнейших прав и какого бы то ни было участия в законодательной деятельности государства, стало быть, убеждают большевики, буржуазия совершенно обезоружена и лишена всякой силы и возможности оказать сопротивление «диктатуре рабочего класса».
Однако, уже на второй день после октябрьского переворота буржуазия убедительным образом напомнила, что у неё отнимается лишь частица власти, что никакой политический переворот не в силах отнять у неё всю власть, что никакая государственная власть рабочих, никакими политическими средствами, никакими гонениями и террором сломить её не может, не может лишить её силы и средств успешно сопротивляться.
Удар, полученный большевиками в первые же дни диктатуры, был для них совершенно неожидан. Он был тем более чувствителен, что не сами капиталисты его наносили, а тот особый класс буржуазного общества, который до сих пор причислялся всеми социалистами, и большевиками в том числе, к лагерю «трудящихся»; который ими всегда защищался от «клеветнических», «злостных» обвинений в буржуазности. // (с. 381)
В защиту буржуазного строя, против Ленинских угроз низвержения его, выступила интеллигенция. Она выступила как армия «работников» со своими «трудовыми» профессиональными союзами, с «рабочим» орудием борьбы, забастовкой, и огласила весь мир воплями и жалобами на банду большевиков, которая угнетает и терроризирует их, «честных труженников».
Отпор интеллигенции был так силён, что чуть было не расколол большевистскую партию, чуть не провалил всю их диктатуру: сердобольная большевистская интеллигенция отказывалась пускать в ход крутые меры по отношению к столь близкой её сердцу «трудящейся массе» саботирующих служащих.
Рабочих, напротив, не удивила интеллигентская забастовка, ибо они считают сытую интеллигенцию той же буржуазией. Им не надо доказывать, что интеллигенция буржуазный класс. Они хорошо видят и чувствуют, что привилегированные, часто барские доходы интеллигенции проистекают из той же эксплуатации ручного труда, держатся на рабском голодном пайке рабочих. Рабочие знают, что господские доходы интеллигентов составляют часть прибыли, выкаченной из них предпринимателем и предоставляемой управляющим, директорам, инженерам, часть труда их, выкаченного государством в виде налогов для обеспечения господского содержания всех привилегированных служащих. Нет ничего удивительного в том, что вся эта буржуазная братия забунтовала вместе с капиталистами и помещиками против рабочей революции, первым делом которой является уничтожение всех барских доходов. Что же касается интеллигентской мелюзги, то она пошла за сытой интеллигенцией просто в силу глупого чванства и буржуазных предрассудков, как оборванный хозяйчик лезет за богачём.
Совершенно ошеломляющее действие интеллигентский саботаж оказал на большевистскую интеллигенцию. Ведь интеллигенты большевики всю свою жизнь вместе со всеми прочими социалистами учили, что социализм есть освобождение всего «пролетариата», не только рабочих, но и интеллигенции. Каким же образом теперь осуществлять социализм против единодушной воли всей интеллигенции и объявить ей такую же войну, как капиталистам и помещикам?
Октябрьский переворот, поднятый большевистским призывом к немедленному осуществлению социализма, достиг в могущественном народном восстании невиданной глубины и представлял для буржуазии смертельную опасность. Правда, власть очутилась в руках марксистов, известных своим умением удерживать рабочие бунты в безопасных для буржуазии рамках. Но эти большевистские марксисты словно были подменены. Они беззаботно раздувают пожар восстаний, не думая о всей трудности потушить его. Их ближайшие товарищи меньшевики // (с. 382) уверяют, что ленинцы из марксистов превратились в настоящих анархистов.
В самом деле, большевистские вожди так смело, так превосходно сыграли первые акты своего «агитационного» периода, что нагнали немало страху на буржуазное общество. Невольно рождалась мысль: не поддадутся ли диктаторы революционной стихии, не употребят ли захваченной власти для действительного уничтожения буржуазного строя?
Социалисты этого не знают, а богачи инстинктивно чувствуют, что возможен удар, смертельный для грабительского строя. Предохранить себя от такого удара, не дать революционным массам нащупать его сделалось для буржуазии вопросом жизни. Эту задачу целиком выполнил саботаж и забастовка интеллигенции.
Если некоторые большевики искренне увлеклись неслыханным революционным подъёмом рабочей стихии и стали иногда вырываться из пределов марксистского кругозора, если от времени до времени они действительно задумывались над вопросом, как «додушить буржуазию», то интеллигентский саботаж окончательно подрезал крылья их исканиям, воскрешал в их памяти заученные формулки о «невозможности немедленного осуществления социализма», толкал их мысль к обычной марксистской постепеновщине «социалистического строительства».
Сильно напуганная в первый момент октябрьской революции буржуазия скоро заметила, что нет оснований отчаиваться. В самом деле. Лишённая государственной власти, оглушённая всенародным восстанием, она в ужасе ждала конца; и вдруг ей объявляют, что конец её ни в каком случае не будет мгновенным, а напротив, очень продолжительным, постепенным, по всем социалистическим правилам, согласно безошибочным методам научного социализма; что конец её наступит почти безболезненно в виде постепенного социалистического строительства. Но и само это строительство начнётся не сразу; необходима, согласно безошибочной марксистской практике, предварительная подготовка в «рабочем контроле».
У современного научного социалиста для низвержения буржуазного строя нет другой программы, кроме постепенной национализации орудий производства. Начать надо от наиболее отвечающих всем требованиям «концентрации», созревших для обобществления отраслей, на них научиться, проверить и доказать правильность социалистического метода строительства, и потом уже приступить к дальнейшим национализациям. Эта программа, выдуманная соглашательским социализмом для того, чтобы упразднение капиталистического производства произошло без насилия, без восстаний, путём «врастания» капитализма в социализм, эта научная программа оказывается детски беспомощной // (с. 383) в момент революции. Подходят со всеми научными предосторожностями к гигантскому организму буржуазному производства и, после долгих колебаний, отсекают один сустав. Ждут пока рана заживёт, чтобы приступить с той же постепенностью к ампутации следующих по очереди членов. Но вековое грабительское общество даже в момент разоружения его стража, государственной власти, не арена для социалистических строителей, не лаборатория для научных опытов. Это арена вековой классовой борьбы, социальной войны, и бесконечно наивен тот победитель, который не лишает побеждённого, первым делом, источников его могущества.
Научная программа постепенного социалистического строительства – это программа опутывания и дурачения рабочих масс, социалистическая красная тряпка, толкающая рабочих к буржуазным и мелкобуржуазным диктатурам; это усыпитель масс, гаситель рабочей революции. Такова роль социализма во всём мире; такова роль большевистского коммунизма в октябрьском перевороте.
На третьем месяце большевистской диктатуры интеллигентские забастовщики и саботажники стали отступать. Но лишь самые правые большевики могли по этому поводу трубить победу. Интеллигенция перестала бунтовать потому, что большевизм оказался совсем не столь страшным, как представлялось в октябрьские дни. Все стали понимать, что объявленное уравнение доходов интеллигента и рабочего, что все подобного рода декреты и угрозы – не более, чем демагогия для привлечения рабочих масс. Все увидели, что большевистские национализации не обнаруживают твёрдого непреклонного стремления упразднить буржуазный строй; что это лишь «социалистические эксперименты», которые образованное общество своим разумным принятием большевистской власти может замедлить и даже приостановить. Вот почему буржуазия сочла излишней дальнейшую оплату забастовщиков, вот почему саботажники проявили готовность примириться с советской властью.
Но отступление саботажников вовсе не значит, что в случае возобновления большевистских социализаций, особенно при национализации важнейших отраслей крупной промышленности, составляющей основу буржуазного хозяйства, интеллигенция не будет больше бунтовать. Всякий большевик, вероятно, понимает, что при первой попытке экспроприировать промышленников и урезать высокие доходы специалистов в любой отрасли крупного производства; при попытке, обнаруживающей стремление низвергнуть капиталистический строй, несомненно вновь вспыхнет забастовка служащих, с тою же целью – вызвать полнейший провал «хозяйничанья рабочих». Что же делать? Как приступить к национализациям в виду такой опасности? // (с. 384)
Для подавления интеллигентского саботажа социал-демократическая программа большевиков ничего не в состоянии выдумать. Интеллигентской массы забастовщиков не сломить грозным террором или наивной неосуществимой угрозой лишения продовольственных карточек.
Вся суть вопроса заключается в том, что борьба с интеллигенцией вообще противоречит всякой социалистической программе. Социалисты обязаны защищать интеллигенцию, а не бороться с ней. Как бы враждебно не выступала она против рабочих, у социалистов, и у большевиков в том числе, она должна оставаться «частью пролетариата», которая лишь развращена и опутана буржуазными предрассудками.
Несмотря на то, что в решительные моменты интеллигенция всегда оказывалась, как в октябрьские дни, не менее жестоким и упорным врагом рабочей революции чем сами капиталисты, она, по убеждению социалистов, лишь изменяет своим пролетарским интересам, лишь временно заблуждается, но не может быть объявлена классовым врагом рабочих. Большевик может лишь урезонивать интеллигенцию, но никогда не смеет объявить ей непримиримую борьбу. Большевик, как «настоящий» «истинный» социалист, как защитник и выразитель интересов интеллигенции, никогда не сделается её врагом. Волю капиталистов он позволяет себе подавлять, с волею интеллигенции он должен считаться. Раз вся интеллигенция единодушно протестует против «социалистических экспериментов», большевик обязан принять во внимание эту интеллигентскую волю и приостановить, или, по крайней мере, замедлить борьбу с капиталистическим строем.
Марксистская мысль большевиков, ищущая пути к дальнейшим национализациям, под давлением непреодолимого для неё интеллигентского саботажа, фатально обрекается на беспомощное барахтанье в заплесневелых социалистических утопиях.
Распропагандировать и перетянуть на свою сторону всех нужных инженеров и техников? Или создавать на всяческих рабочих курсах кадры необходимых для производства специалистов? Но ведь русская или иностранная буржуазия, раньше чем дождёшься плодов от подобного рода затей, задавит революцию.
Выжидать пока рабочие комитетчики, выполняя рабочий контроль, попутно, быть может, усвоят науку инженеров, химиков и других специалистов? И эта сказка хороша, когда дело идёт о пустых обещаниях и приманках, но не о действительном ведении высоко развитого производства. В октябрьской революции большевики надеялись, как надеются всегда при своих «атаках» на капитал все социалисты, оторвать интеллигенцию от буржуазии. Но интеллигенция со всеми эн-эсами, эс-эрами, меньшевиками стояла горой за буржуазный порядок и подняла дикий вопль против рабочей революции. В результате, конечно, большевики // (с. 385) интеллигенцию за собой не потянули, а сами отступили перед ней, перед её родителем и кормильцем – буржуазным строем. Вслед за каждым новым отпором со стороны интеллигенции, большевик растерянно повторяет: очевидно мы слишком быстро мчимся вперёд. В замедлении шага, в ещё большем ослаблении натиска на буржуазию он видел исход и залог успеха. Он думал найти решение, удаляясь от него всё больше.
Как не растягивай экспроприацию буржуазии, при каждом серьёзном шаге в этом направлении неизбежно вспыхнет забастовка интеллигентов, в силу очень простого обстоятельства, в силу наивнейшего способа экспроприации буржуазии в рассрочку. Большевистские экспроприаторы лишают имущества одну группу собственников, оставляя нетронутыми богатства всей буржуазии. Эти то богатства и служат вполне достаточным фондом для содержания интеллигентов-саботажников в течение целых месяцев.
Социалист никак не может догадаться, что полной экспроприацией буржуазии отколоть интеллигенцию от капиталистов невозможно. Всё дело в одновременном нападении на тех и других, в одновременной всеобщей экспроприации, которая одним ударом прекращает существование крупной и средней буржуазии и тем самым пресекает возможность сопротивления интеллигентов, возможность их продолжительных забастовок за счёт капиталистов.
Итак, для соц.-демократа большевика, натолкнувшегося на сопротивление интеллигенции, низвержение буржуазного строя представляет непреодолимые трудности. Теперь он вновь, после октябрьских увлечений, согласится с меньшевиками и эс-эрами, что «немедленное осуществление социализма невозможно». Коммунист большевик принуждён вернуться к вульгарнейшей социалистической басне о том, как рабочие массы, оставаясь в неволе пожизненного ручного труда, в отдалённом будущем несомненно сравняются в знаниях с интеллигенцией, путём усиленного развития культурно-просветительных организаций и народных университетов.
Большевизм бросил буржуазии смертельную угрозу, но исполнить её не сумел и не захотел. Он отступил перед волей интеллигенции.
Российская интеллигенция, известная своим бунтарством, чуть ли не сплошь социалистическая, руководимая недавними революционерами в мученических венцах, благородная русская интеллигенция спасла буржуазию от гибели, спасла её от рабочей революции.
Но интеллигенция не желает прославлять этой своей победы. Ей надо, чтобы рабочие поскорей забыли о её буржуазных заслугах, ибо она хочет остаться по-прежнему вернейшим другом рабочего класса и // (с. 386) мечтает о том, чтобы на протяжении столетий буржуазного прогресса вести его к «разумному социализму».
Равным образом и большевики не особенно склонны вспоминать о буржуазных подвигах интеллигенции в октябрьской революции. И для них, как видно, интеллигенция должна остаться частью пролетарской армии. Сколько бы рабочих ни перестреляла интеллигентская белая гвардия, сколько бы интеллигенция ни бастовала против рабочей революции, большевики её буржуазным классом никогда не сочтут.
С вдохновителями белогвардейцев и саботажников, со всякими эн-эсами, эс-эрами, меньшевиками, со всем «социалистическим фронтом» большевики всегда останутся в неразрывном родстве, какие бы потоки крови ни проливал рабочий класс, защищая тех же большевиков от их социалистических противников.
В силу неразрывной связи с интеллигенцией большевики предприняли генеральное отступление и, несмотря на грызню с меньшевиками и эс-эрами, конечно, вернутся в лоно общей социалистической семьи и постараются собственными руками засыпать ту пропасть, которая образовалась в результате кровавой борьбы между соглашателями и большевистскими массами в течение минувшей зимы.
Зачем, скажут они, вспоминать о ненависти, жестокости белогвардейцев и саботажников, раз они теперь раскаялись и идут на службу к рабоче-крестьянскому правительству? Почему не постараться забыть злобные выкрики интеллигенции: долой «мякинный» социализм! долой господство рабочих!
С другой стороны, следует ли настаивать на требованиях, в пылу борьбы преувеличенных? Ведь нельзя же было серьёзно думать о немедленной рабочей революции в России! Дело шло о рабоче-крестьянской диктатуре, вспомнит большевик, о диктатуре демократической, которая признаётся и новожизненцами и всякими другими «интернационалистами». Разве рабочие могли ожидать немедленного исчезновения буржуазии? Нет, дело шло только о рабочем контроле, обуздывающем самодержавие капиталиста. Нельзя было также думать о немедленном и полном осуществлении социализма. Отстоять надо лишь возможность, через Ленинский «государственный капитализм» строить социалистическое отечество. А разве эс-эры и меньшевики станут отвергать такое социалистическое отечество? Напротив, рабоче-крестьянское строительство слишком уж похоже на крестьянско-буржуазное строительство Черновых и рабоче-буржуазное строительство Либерданов, этих несомненных социалистов.
Когда оценка рабочих восстаний и побед выражена в той фальшивой монете, которая называется социализмом, рабочие всегда оказываются обсчитанными, к общему удовольствию всех интеллигентских // (с. 387) партий. Рабочие, поверив интеллигенту, всё ещё считают социализм самым ценным чистым золотом, в то время, как в лучшем случае, это простейшая медь.
ЭКСПРОПРИАЦИЯ БУРЖУАЗИИ
С первых шагов рабочей революции – в обществе должны исчезнуть дармоеды, все члены общества должны работать. Рабочая революция достигает этого результата не теми грубыми, примитивными мерами, которые затевает большевистское правительство, не «всеобщей трудовой повинностью», за исполнением которой должна следить та или иная полиция, в данном случае красногвардейцы.
Советская власть, чувствуя, что рабочие ждут от «своей рабочей диктатуры» принуждения богачей к труду, не находит другого средства, как принудительная трудовая повинность; умеет лишь подражать воюющим государствам, которые вводят трудовую повинность для защиты, в грозный час буржуазного отечества. Но это доказывает, что советская власть вовсе не имела и не имеет в виду в ближайшем будущем отнять богатства у всех богачей, у всей буржуазии.
Октябрьская борьба показала, что врагом рабочей революции и защитником грабительского строя является не только капиталист, владеющий фабрикой, но также и интеллигент, обладающий знаниями, которые он продаёт за господский доход. Сытая интеллигенция, защищая своё господское положение, решила не допустить господства рабочих; она отказалась от технического руководства без которого рабочие вести производство не в состоянии.
Но успех и продолжительность интеллигентских стачек были возможны только благодаря нерешительности и нежеланию советской власти наложить руку на все накопленные богатства.
Большевикиобратили очень мало внимания на тот факт, что интеллигентские забастовки были оплачены богачами. Платили за забастовку в банках, в думах и пр. Почему не отдохнуть, получая жалованье, решили саботажники. Притом, раз богачи могут платить, раз богатства в их руках, значит они попрежнему сила, способная меряться с большевистской диктатурой, и хозяйские капиталы легко могут оказаться сильнее большевистской власти. Если бы саботажники не были оплачиваемы, интеллигентская мелюзга скоро начала бы голодать. Но ей рабочая революция, урезывающая господские доходы высших служащих, ничем не грозит. Стало быть, при первом ощущении нужды // (с. 388) вся масса мелких служащих станет на работу, и все учреждения и предприятия пойдут своим обычным ходом.
Если только удалить возможность оплаты богачами интеллигентской забастовки, она или не возникнет вовсе, или, возникнув, прекратится после одной, двух недель. Но предотвратить такую оплату можно только одной мерой: одновременной конфискацией всех средств производства, всех капиталов, всех накопленных богатств. Одновременная всеобщая экспроприация буржуазии делает невозможной интеллигентскую забастовку и вообще попытки интеллигенции расстроить производство, переходящее в руки рабочих.
Служащие принуждены остаться на своих местах и работать по-прежнему в новых условиях, в национализированных предприятиях. Нет выхода и для высших служащих: они принуждены согласиться на низведение их жалованья до той нормы, которая устанавливается при всеобщей экспроприации, как максимум, выше которого никакие доходы подниматься не могут.
Только при экспроприации, организованной одновременно по всей стране, не будет никаких крупных препятствий к тому, чтобы все фабрики и заводы продолжали работать попрежнему.
Если на первых порах удовлетвориться прежними размерами производства, то промышленность в большинстве случаев не претерпит никакого застоя, никакой заминки.
Предположим, что советская власть под давлением рабочих объявляет одновременную всеобщую экспроприацию. Тогда, даже без участия специальных комиссаров и инструкторов, сами рабочие на местах захватывают все фабрики и заводы с их конторами, складами и кассами, и в самом непродолжительном времени рабочими комитетами будет налажено производство в каждом предприятии. Советской власти непосредственно пришлось бы производить экспроприацию лишь в более сложных предприятиях, как например: банки, акционерные общества, кооперативные предприятия, в тех заведениях, где мало рабочих, а много служащих, противников экспроприации. Если в настоящий момент, в России признать все доходы, превышающие примерно 10.000 рублей в год, подлежащими конфискации, то все фабрики и заводы, все промышленные и торговые предприятия, всякое имущество, дающее высший доход, должно быть конфисковано и перейти в руки рабочих и служащих. К этой же максимальной норме должны быть низведены все высшие доходы интеллигентов.
Всеобщая экспроприация, проведённая таким образом, прекращает одним ударом само существование крупной и средней буржуазии. Ясно, что такая экспроприация вызвала бы со стороны буржуазии ещё более сильную жажду борьбы, нежели «социалистические // (с. 389) эксперименты» большевизма. Но в её руках не было бы тех средств защиты, которыми она располагает сейчас в борьбе с большевистской диктатурой. В каждой местности, при первом отражении буржуазного сопротивления, при первой победе рабочего восстания, буржуазия лишается своих богатств, т.е. всякой возможности продолжать свою борьбу. Если бы ей и удалось сорганизовать где-либо белогвардейские отряды, у неё не оказалось бы средств для продолжительного их содержания; вызвать по всей стране продолжительную гражданскую войну, после всеобщей экспроприации, для буржуазии немыслимо. Вся контр-революция буржуазии парализуется одновременной конфискацией всех награбленных богатств.
Таковы преимущества рабочей революции перед революциями демократическими и мелко-буржуазными, в том числе и перед большевистской. В буржуазных, демократических революциях рано или поздно неизбежна реставрация, ибо они, стремясь приобщить низшие классы к господству высших, оставляют при жизни старый грабительский класс и дают ему возможность организовать реставрацию изнутри в самой среде революции. Этой участи не избегнут и большевики, отвернувшиеся окончательно от рабочей революции. Одна только рабочая революция, экспроприирующая грабительский класс, прекращающая его существование, предохранена от реставрации внутри объятой революцией страны.
Одновременная всеобщая экспроприация, парализуя в корне сопротивление буржуазии, предотвращая саботаж и забастовку интеллигенции, гарантирована от того провала, до которого неизбежно доходит большевистская и вообще социалистическая программа постепенных, поочерёдных национализаций. Одновременная экспроприация доводит до минимума, а в благоприятных условиях может и совсем предотвратить, тот кризис и развал промышленности, который неизбежно несёт с собой большевистская программа экспроприации, растянутой на месяцы и годы.
Частичные национализации, проведённые большевистской властью, являются, конечно, сигналом для всей буржуазии. Она старается превратить в деньги как можно большую долю своего имущества, сокращает производство, чтобы припрятать как можно больше денег. Многие, захватив все оборотные капиталы, бросают свои фабрики на произвол судьбы. Большевистская власть, не желая оставлять рабочих на улице, принуждена финансировать из государственной казны брошенные предприятия. Капиталисты ухитряются прикарманивать порядочную долю даже тех субсидий, которые рабочие выхлопотали у правительства.
Советская власть занесла меч над головой всех капиталистов, но пока она решится опустить его, неизбежный саботаж и хищничество // (с. 390) капиталистов окончательно парализуют производство, вызовут ещё более ужасную безработицу, доведут до самых крайних пределов всю ту экономическую разруху, которая создана продолжительной войной,, а потом демобилизацией армии и промышленности. Ввиду таких результатов отстаивать программу постепенной экспроприации, рассроченную на месяцы и годы, просто нелепо, преступно. Это значит упорно готовить всё более глубокий провал для попыток нового анти-капиталистического хозяйства.
Советская власть принуждена тратить громаднейшие деньги на финансирование предприятий, которые были конфискованы или брошены капиталистами. Бюджет достигает фантастических цифр; печатный станок работает на всех парах. А каждая новая национализация просто тянет капиталистов к саботажу: спасайтесь все остальные, выхватывайте деньги из обращения, сколько каждый может. И несмотря на горы выпускаемых бумажек, денег нет в стране: они упорно систематически прячутся. Одновременная всеобщая экспроприация буржуазии сразу прекращает это систематическое исчезание денежных знаков.
Основательно упрощается и «финансирование» фабрик и заводов. Для снабжения их необходимым сырьём и вспомогательными средствами очень больших денег не надо; все товары доставляются из своих же, принадлежащих государству, предприятий и складов. Лишь в немногочисленных случаях они покупаются заграницей и у мелких производителей.
Всякий продукт, всякий материал, долженствующий пройти различные ступени обработки, переходит с одной фабрики на другую без посредства денег, по записям и распискам, отмечающим нарастающую на каждой ступени обработки новую стоимость. Таким образом, вся государственная промышленность функционирует вне зависимости от денежного рынка и в значительной мере избегает тех заминок, которые вызываются ныне недостатком денежных знаков.
Наконец, в связи с вышеуказанными моментами, расширение производства, даже в самых грандиозных размерах, для социалистического государства гораздо доступнее, чем для буржуазного, без всякого участия заграничных капиталов, займов и проч.
Социалистическое государство, экспроприирующее среднюю и крупную буржуазию, но оставляющее миллионы мелких производителей, будет конечно, выпускать большое количество денежных знаков для оплаты национальной рабочей силы. Но деньги эти перестанут исчезать и припрятываться: в большей своей части они от рабочих будут регулярно возвращаться в государственную казну. Вместе с тем выпуск бумажных денег не будет понижать курса, который будет обеспечен, с одной стороны, всей громаднейшей национальной собственностью, всеми богатствами страны, а не только одним-двумя миллионами золотого // (с. 391) запаса, с другой стороны – производительным расходованием национальных средств на оплату рабочей силы.
Программа постепенной экспроприации буржуазии сама обрекла себя на неудачу, громоздя перед новым способом ведения хозяйства совершенно ненужные, непреодолимые препятствия. Не доведённая до конца экспроприация вызывает небывалое беспримерное расстройство и развал всего хозяйства страны. Спасать существование промышленности большевистская власть может лишь доведением государственного бюджета до совершенно чудовищных размеров. Предпринимать новые частичные национализации – это значит взваливать на бюджет новое бремя расходов по финансированию предприятий, опять выпускать миллиарды на такие нужды, которые при одновременном полном обобществлении не потребуют никаких денег. Умножение социализированных элементов хозяйства лишь умножает все опасности финансового краха, которым подвержено капиталистическое государство, и не достигает ни в малейшей доле той простоты, устойчивости и могущества, которые приобретаются сразу национальным производством при одновременном обобществлении.
Большевистскому хозяйству остаётся одно из двух: или приступить к окончательной всеобщей экспроприации, или прекратить всякую дальнейшую национализацию и через промежуточный этап «государственного капитализма» восстановить старое капиталистическое хозяйство.
Почему же большевики не решились на всеобщую одновременную экспроприацию буржуазии? Ведь к этому перевороту они подошли вплотную в то время, когда ещё говорили, что надо «додушить буржуазию»? Ведь это дело, при неслыханном единодушии рабочих масс всей России, было не труднее, а легче осуществить, нежели большевистскую затею создать призрачное господство рабочих при существовании богачей.
Большевики не предприняли экспроприации буржуазии потому, что им нужна не настоящая рабочая революция, а революция демократическая, мелкобуржуазная. Они не борцы за освобождение рабочего класса, а защитники низших слоёв существующего буржуазного общества и интеллигенции прежде всего. Как таковые, они просто не хотят всеобщей экспроприации буржуазии. Но не потому, чтобы им было жалко капиталистов. Нет, они не хотят всеобщей экспроприации, боясь за судьбу интеллигенции, ибо всеобщая экспроприация урежет одновременно господские доходы интеллигенции, положит начало борьбе рабочих против белоручек за уравнение оплаты физического и умственного труда. Большевистская партия в той же мере партия интеллигентская, как и все другие социалистические партии, меньшевистская, // (с. 392) эсэровская, энэсовская и пр., как и все социалистические партии всего мира.
Всякий социализм стремится прежде всего освободить интеллигенцию, а не рабочих. Он учит, что капиталисты единственный господствующий класс в обществе, эксплуатирующий не только ручных рабочих, но и интеллигентов, что те и другие в одинаковой мере порабощены, как наёмные рабочие.
Ни одно социалистическое течение, даже самое крайнее, как анархизм, например, или революционный синдикализм, не нападает на барскую жизнь умственных рабочих, хотя высшие слои интеллигенции, в лице крупных учёных, высших правителей государства, учёных специалистов производства и т.д. загребают доходы, неуступающие прибылям крупной буржуазии. Напротив, социализм даёт возможность мечтать о том, что при устранении капиталистов, при введении социалистического строя, привилегированные доходы интеллигенции останутся нетронутыми. Некоторые представители социализма откровенно об этом говорят. Нетрудно догадаться, что такое социалистическое отечество ничем не отличается от буржуазного: вся национальная прибыль распределяется между интеллигенцией, а рабочие остаются в своей неволе ручного труда, становятся рабами учёного мира.
Итак, забота всех социалистов и коммунистов заключается не в том, чтобы устранить буржуазию вообще, а в том, чтобы при экспроприации капиталистов не пострадала интеллигенция. Дело это не лёгкое. Социалисты скоро убедились, что рабочие, поднявшие «социальную революцию», очень требовательны и не желают понимать её иначе, как немедленное уравнение. Социалисты второй половины прошлого столетия решили, что рабочих надо предварительно «перевоспитать», вышколить, вымуштровать, развратить продолжительной буржуазной выучкой так, чтобы неравная оплата различных видов труда им казалась необходимым условием существования человеческого общества, чтобы господские доходы интеллигенции оправдывались высшей оплатой квалифицированных рабочих; чтобы привилегированное положение интеллигенции гарантировалось той рознью между квалифицированными и чернорабочими, без которой не может существовать грабительский строй.
Боясь борьбы рабочих с интеллигенцией и всем учёным миром, социалисты всех стран поневоле оставляют в покое капиталистов, отсрачивают экспроприацию буржуазии и превращают свою грядущую социалистическую революцию в поповскую сказку о наступлении царства Божия на земле.
Экспроприация буржуазии, согласно социалистическим планам, не должна, во-первых, уменьшать высшие доходы интеллигенции и, во-вторых, не должна возбуждать чрезмерной требовательности ручных // (с. 393) рабочих, не должна увеличивать их заработную плату за счёт национальной прибыли, причитающейся интеллигенции. Таковы заботы социалистов.
У рабочих задачи прямо противоположные: сократить по возможности больше доходы интеллигентов; перевести в свой доход, в свою заработную плату всю ту прибыль, которую взимают капиталисты, но которую потребляют не только они, но и их директора, управляющие, учёные специалисты.
Социалистам, защитникам интеллигенции, для их целей более подходит постепенная национализация фабрик, заводов и всех средств производства. Рабочим же нужна одновременная всеобщая экспроприация.
При частичных национализациях социалистам легче провести свою линию. Как, например, производится передача советской властью в руки рабочих конфискованных предприятий, скажем, какого-нибудь металло-обрабатывающего завода? Дело сводится исключительно к устранению капиталистов. О заработной плате рабочих и речи не заходит. Рабочие обязаны, как и при прежнем хозяине, работать за плату, установленную тарифами, которые выработаны большевистским профессиональным союзом для всех предприятий данной отрасли вообще, которые признаны и частными предпринимателями. Тарифные ставки, как известно, очень скромны; они даже не пытаются хотя бы поспевать за ростом дороговизны. Большевистские тарифы таковы, что ничуть не сокращают хозяйской прибыли, а в национализированных предприятиях должны, повидимому, обеспечить эту прибыль за государством.
Если бы большевики решили национализировать целую отрасль, например, металлообрабатывающую, все занятые в ней рабочие были бы, очевидно, поставлены в такое же положение, как на отдельном конфискованном заводе. Большевистский профессиональный союз и комиссариат труда постарались бы не допустить никакого повышения заработной платы. Прибыль, взимавшаяся хозяевами, должна по их расчётам принадлежать государству, а не рабочим, т.е. должна пойти на содержание руководителей, просветителей рабочего класса.
Высшие служащие, специалисты обобществляемой отрасли производства, равным образом, постарались бы выторговать для себя прежние высокие жалованья, в чём им теперь большевики всецело готовы уступить.
Подобный способ уничтожения грабителей вызвал бы, конечно, негодование рабочих. Как? Изгнаны грабители из целой отрасли производства и после этого никакой выгоды для рабочих масс, никакого увеличения их рабского пайка? // (с. 394)
Вот почему социалисты решаются приступить к экспроприациям лишь в крайних, исключительных случаях, а вообще стараются от них увернуться и всячески отсрачивать их. Вот почему, объявив в октябре «немедленный социализм», большевики стали проводить по фабрикам вместо экспроприации пустой утопический «контроль». Теперь они доказывают, что контроль этот должен быть доведён до совершенства; должен стать (по Ленину) «точнейшим» учётом производства и потребления, на что потребуется ещё очень много времени, а без этого «точнейшего» контроля национализация, якобы, совершенно невозможна.
Если большевики могут ещё рассчитывать, что недовольство и возмущение рабочих одной отрасли промышленности возможно успокоить пустяками, то при всеобщей экспроприации буржуазии подобная надежда неосуществима. Тут уже рабочие наверно добьются своего, т.е. повышения своей заработной платы. Вся прибыль капиталистов, все привилегированные доходы высших служащих должны пойти на повышение дохода рабочих. Прежде всего, конечно, должна быть повышена плата низших категорий, оставленных ныне на голодном пайке.
Всякая рабочая борьба сводится всегда к борьбе за более высокую оплату физического труда, за облегчение каторги ручных рабочих. Таковой она была и в течение истёкших ста лет. Социалисты всевозможных толков старались весь этот век отвлечь рабочих от их «низменной» борьбы «за пятачок», призывая их к «возвышенной» борьбе за «чистый светлый социалистический идеал», а иногда к борьбе «за всё», «сразу». Но социалистические призывы оказываются в большинстве случаев простым надувательством, их учёные программы – пустыми баснями.
Единственным, неизменным, безошибочным путём рабочей борьбы во всём мире остаётся борьба за наивысшую оплату ручного труда, то именно, что отстаивали всегда и везде рабочие массы, наперекор своим социалистическим воспитателям, проповедникам, опекунам и депутатам.
В буржуазном строе, при неприкосновенности хозяйской прибыли, при самовластии капиталистов, повышение заработной платы лишь в редких случаях не вызывает вздорожания производимых рабочими товаров. Поэтому повышение заработка часто сводится на нет вздорожанием предметов потребления.
Совершенно иначе обстоит дело с повышением заработной платы в связи с экспроприацией буржуазии. Тут вся прибыль и высшие доходы должны быть экспроприированы в пользу рабочих, должны войти целиком в доход рабочих. Стало быть, заработная плата может и должна быть высоко поднята без повышения цен на товары, на предметы потребления. // (с. 395)
Грядущая рабочая революция сведётся к борьбе за наивысшую оплату ручного труда. Когда в последнем её натиске оплата ручного труда сравняется с оплатой труда умственного, - вековечная неволя рабочего народа безвозвратно погибнет. Ибо уже под конец революции рабочие и интеллигентские семьи будут обладать почти одинаковыми средствами для воспитания своих детей; и в подрастающем поколении уже нельзя будет больше найти тех миллионов людей, ограбленных ещё до рождения, которые ныне невежественны и способны только к ручному труду, которые ныне рождаются рабами буржуазного образованного общества.
Рабочая революция в первом и последнем своём этапе точно так же, как и на всём своём протяжении – есть экспроприация имущих классов в пользу ограбленных, для повышения заработной платы рабочих. Сначала собственник созданных веками материальных богатств, средств производства, затем интеллигенция, владелец знаний, должны быть лишены своих прибылей и привилегированных доходов для того, чтобы богатства и цивилизация, при полном имущественном равенстве, сделались достоянием всех.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО
Экспроприация буржуазии для интеллигенции опасна. Поэтому ни одна социалистическая программа не говорит ясно и твёрдо, что капиталисты должны быть устранены путём экспроприации. Все социалисты предпочитают более мягкие выражения: обобществление, национализация, социализация средств производства, упразднение класса капиталистов, а иногда не стесняются упоминать и о «выкупе». В результате, во всех современных социалистических учениях исчезает совершенно представление о захвате рабочим классом источников капиталистической прибыли, о захвате накопленных богатств, как о первом непременном шаге рабочей революции.
Каков, по мнению социалистов, должен быть результат победоносного восстания рабочих? Что должны они сделать немедленно по низвержении капиталистической власти, чтобы свою победу учесть наилучшим образом, чтобы извлечь из неё всё возможное, чтобы не упустить исключительного момента поражения буржуазии?
На эти основные в рабочей революции вопросы, вместо твёрдого, определённого ответа: экспроприации буржуазии – социалисты дают всегда одинаково туманные ответы, сотканные из фраз: получив полную свободу устроиться «как хотят»; рабочие должны немедленно приступить к «введению социалистического строя», к «организации обобществлённого хозяйства», к «уничтожению эксплуатации человека человеком», // (с. 396) «к переустройству общественной жизни на социалистических началах».
Эти пустые формулы социалистических планов дают возможность большевикам увёртываться в настоящий момент от низвержения буржуазного строя; дают им возможность утверждать, будто октябрьская революция ими учтена безошибочно; что с укреплением советской «рабочей власти», рабочим не с кем больше бороться, что у них нет больше врагов и угнетателей; что винить надо объективную невозможность и отчасти «разгильдяйство» самих рабочих, если капиталисты не исчезли, если существуют голодные миллионы и, рабочий класс остаётся на том же рабском пайке.
Но может быть анархисты, слывущие большими революционерами, в корне преобразовывают социализм?
Русские анархисты, создавшие за время революции довольно широкие организации, ни на шаг не подвинули рабочее дело дальше большевизма. Анархисты призывали, правда, рабочих к немедленному захвату фабрик. Но только впервые после октябрьского переворота некоторые из них сообразили, наконец, и то с грехом пополам, что это дело много сложнее, чем им всегда представлялось в их пропаганде; что, между прочим, нельзя пустить в ход отдельные захваченные фабрики без специальных «субсидий», без оборотного капитала», словом, без тех «проклятых денег», которые находятся в государственной казне, в руках центральной государственной власти, обращаться к которой с требованиями анархисту не подобает. Так как анархистам дороже их детский принцип о немедленном упразднении денег, государства и власти, нежели захват рабочими фабрик и заводов, то они принуждены всеобщую экспроприацию буржуазии отложить в сторону, по примеру всех прочих социалистов, и по меньшей мере отсрочить её до того далёкого момента, когда рабочие сделаются всюду анархистами. Тогда уж они обязательно захватят все фабрики и заводы, наладят, сообща с крестьянскими коммунами, по анархистски, непосредственный обмен продуктов и перестанут нуждаться в услугах государства, в большевистских субсидиях, в деньгах.
В настоящий момент большевики и сочувствующие им революционные социалисты только то и делают, что морочат рабочие массы всевозможными социалистическими утопиями, усыпляют их на лоне балаганного «социалистического отечества», удерживают от мысли о рабочей революции.
Анархистское учение ничуть не мешает такому усыплению. Напротив, мнимо-революционная программа анархистов всемерно содействовала распылению революционной мысли, силы и энергии рабочих.
На большевиков анархисты не оказали ни малейшего революционного давления даже в тот момент, когда сами, по наивности своей, // (с. 397) называли их «анархистами меньшевиками». Не признавая центральной государственной власти, желая её немедленного исчезновения, анархисты принуждены были всё-таки восхищаться разрушительною деятельностью большевистского правительства, его удачной борьбой с контрреволюцией. Анархистское отрицание власти свелось к уговариванию рабочих не обращать внимания на центральную власть, для которой такое отношение анархистской оппозиции было очень удобно. Большевистский центр беспрепятственно становился самодержавным: рабочие, пошедшие за анархистами, не думали беспокоить его ни своим контролем, ни требованиями. Большевистской власти предоставлена была возможность разрушать старый строй лишь в той мере, в какой ей заблагорассудится.
По мнению анархистов не существует более могучего революционного рычага, нежели принцип «самодеятельности масс» в социалистическом строительстве, нежели социалистическое самоуправление, даже самоуправление «кварталов, улиц и домов». Они горячо приветствовали, как истинно анархистские, призывы большевиков к социалистическому строительству и самодеятельности в государственной жизни и в производстве. Они даже не подозревали, что такие призывы к «строительству» всегда выдвигались как тормоз революции, и у большевиков означали прежде всего увиливание от взятой на себя, а теперь ставшей для них очень трудной, задачи экспроприировать буржуазию. Анархисты не видели ничего плохого и в том, что социалистическое строительство и самодеятельность породили у большевиков «дисциплину» и «самодисциплину». Они очнулись лишь в тот момент, когда социалистическая дисциплина обрушила на их собственную голову зверскую жестокость дружественных им социалистических строителей. Но и после того они всё ещё не разглядели предательскую сущность «социалистического строительства».
У большевиков «социалистическим строительством», «процессом освобождения рабочих» - сделалось теперь просто-напросто всё, что предпринимается в их социалистическом отечестве. Социалистическим строительством является, например, простое упорядочение транспорта на любой железнодорожной ветке (Правда № 60: «Диктатура пролетариата»), введение железной дисциплины и чёрных списков на фабриках и заводах, наконец, «порядок» в государстве и обществе. Стало быть, к социалистическому строительству надо отнести и то наведение порядка в анархистских особняках, которое так быстро подняло курс большевиков и их денег на европейских биржах.
Чтобы замаскировать своё генеральское отступление и прекращение атак на буржуазную собственность, большевики назвали себя более революционным, более грозным именем «коммунистов», и при помощи // (с. 398) старых социалистических утопий приступили к генеральному усыплению рабочих масс. Брошен лозунг вернейшего сокрушения буржуазного строя путём развития истинно-социалистических начал сотрудничества, кооперации. Реалисты-марксисты стали воскрешать все утопические затеи, как современных анархо-толстовцев, так и миролюбивых социалистов всех эпох. Большевизм решил стать пионером новых коммун в пустынях Сибири, решил использовать для социалистического строительства «честные» кооперативы объединённых группировок буржуев и рабочих. Такое социалистическое строительство должно вернее, чем экспроприация, разрушить буржуазный строй.
Сотрудничество, кооперативы, коммуны – это не только социалистическое, но и анархическое строительство. Таким образом, анархисты дождались удачи. Большевики почти одновременно разоружили их во всех отношениях: они не только распустили чёрную гвардию, воплощение анархистского бунтарства, но лишили их значительной части идейного вооружения, их мирной теории коммунистического строительства. Обезоруженным анархистам не остаётся ничего, как вместе с меньшевиками искать спасения в «едином революционном фронте»[1].
Вождь большевизма счёл все старые утопии недостаточным средством усыпления и удержания в должных рамках той революционной стихии, которою он овладел в октябрьскую революцию. Для данного исторического момента, для воздвигнутой им диктатуры, он изобрёл особую формулу подготовки социалистического строя: «всенародный учёт и контроль производства и распределения продуктов». Эту формулу Ленин подготовил и противопоставил в октябрьские дни стремлению российских рабочих к немедленному захвату фабрик и заводов; ею он старается теперь обосновать приостановку большевистских атак на буржуазию.
Ленин превратился за время войны из социал-демократа постепеновца в крайнего коммуниста, согласно его собственному объяснению[2], не только потому, что предчувствовал нарастающий во всём мире бунт рабочих, но, главным образом, в силу теоретических марксистских соображений. Буржуазное хозяйство, которое, как известно, беспрестанно подготовляет социализм, - по уверениям Ленина, окончательно его подготовило к текущей войне. Буржуазия, главным образом германская, создала последнюю переходную ступень к социализму, в виде «государственного капитализма»; содала почти социалистическое регулирование хозяйства, в виде принудительного трестирования и синдицирования. Лишь бы только германским рабочим удалось захватить // (с. 399) по большевистски власть, у них будет в руках почти готовый социалистический строй.
Когда грабители, для осуществления своих империалистических замыслов, своего патриотического разбоя, объединяются в братские синдикаты, это безмерно вдохновляет сочинителей социалистических утопий: сама мол буржуазия не может найти другой дороги, кроме социализма. Марксистский объективист радуется росту «социалистического зародыша» в буржуазном мире, росту «обобществления», точно так же, как утопист кропоткинец – развитию начала «ассоциации», сотрудничества в современном обществе»; и, таким образом, марксистский материализм вдруг оказывается братом-близнецом анархистского идеализма.
Государственное синдицирование вводится в Германии и других западноевропейских странах с целью наилучшего приспособления промышленности к потребностям мировой войны, а также для обеспечения всем эксплуататорам, в неизбежных производственных потрясениях, их собственности и «справедливого» распределения громадной военной прибыли. Много ли следов останется в рабочем хозяйстве от буржуазного регулирования, военного трестирования промышленности после того, как рабочие прекратят войну и экспроприируют капиталы и прибыль. Но Ленин убеждён, что буржуазия непременно подготовит обобществление производства до последних деталей и преподнесёт рабочим чуть ли не готовые сметы распределения и производства продуктов.
Когда вождь большевизма начинал свою социал-демократическую деятельность 20 лет с лишним тому назад, он ещё усердно повторял марксистскую сказку о том, что социализм не может наступить раньше, чем крупное капиталистическое производство в городе и деревне не поглотит в достаточной мере мелкого и среднего. Хоть эта сказка прекрасно усыпляла рабочих Германии и других стран в продолжении долгих десятилетий, однако, от неё пришлось отказаться и прежде всего в отношении к земледелию. Большевизм даже чересчур решительно, по эс-эровски, отбросил её. Ныне существование миллионов мелких хозяйчиков ничуть не мешает большевистским попыткам осуществления социализма, до такой степени не мешает, что марксистская власть собственными декретами в десятки раз умножает численность мелких хозяйств в русской деревне, без малейшего опасения противодействия законам капиталистической концентрации производства и скорейшему наступлению социализма. Оказалось, одним словом, что попусту рабочие откладывали свою революцию до момента гибели мелкого производства.
Марксистский объективизм не так беден, чтобы, отказавшись от старой сказки, не суметь сочинить новую. В самом деле, новая утопия в формулировке Ленина уже совершенно готова. Раньше чем погибнуть, // (с. 400) капиталистическое производство должно непременно перейти в «государственный капитализм», должно выработать систему синдицированной промышленности, механизм регулирования и точного учёта производства и распределения труда. Иначе социализм не осуществим. В доказательство Ленин ссылается на результаты большевистского хозяйства: передали рабочим регулирование и распределение, а те не сумели с этим справиться. «Рабочему» правительству приходится теперь обращаться за помощью к буржуазии, которая, к счастью, ещё не погибла.
Ленин с глубоким убеждением повторяет, что «обсоюзывание» промышленности и точный учёт производства и потребления не есть утопия, а реальнейшая действительность, необходимейшие реформы капиталистического хозяйства, уже осуществлённые, в большей или меньшей мере, в западноевропейских странах. Несомненно! С этим спорить нельзя. Но каким образом эти реальные явления, эти преобразования играют решающую роль в судьбах рабочего класса, в его революции, в его освобождении?
Ответ будет в конце концов такой: происшедшие за время войны изменения в капиталистическом хозяйстве представляют некоторое несомненное… обобществление производства, своего рода… социализм, хотя и буржуазный, кайзеровский, всё же социализм. А социализм – кто же в этом сомневается – есть полное освобождение рабочих.
Таковы социалистические сети, которые опутали рабочий класс. В них его научили одним и тем же именем социализма называть: как своё собственное стремление к низвержению вековой неволи, так и усилия буржуазии спасти своё грабительское отечество и усилия кайзера ограбить весь мир. Эти сети социализма плетёт с первого же дня своего рождения, и уже Коммунистический манифест (70 лет тому назад)преспокойно перечисляет все виды социализма: поповский, государственный, буржуазный и пр. Эти закабаляют рабочих, но есть также «настоящий», «истинный», «пролетарский», «коммунистический» социализм, который рабочих освободит.
Так социалисты прожили сто лет, сохранив чистую совесть и глядя спокойно, как «светлым» знаменем социализма, в корне испошленным и истрёпанным, всевозможные попы, министры, буржуи размахивают в случае нужды для лучшего закабаления рабочих:
Социалистические сети сооружены по тому же методу, что и религиозные. Социализм не допускает разрыва между ограбленными и их грабителями. Он, наоборот, объединяет их в одной мечте о будущем рае, о царстве святого братского сотрудничества.
На основании того несомненного положения, что созданные веками богатства и необходимые для жизни людей средства производства // (с. 401) могут быть захвачены рабочими и сделаться их достоянием только в обобществлённой форме, социализм сочинил и внушил миллионам лживую религиозную веру в то, что обобществленное хозяйство есть само по себе уничтожение рабства рабочих, переход богатства в их руки. «Грубое» стремление рабочих к захвату богатств, к экспроприации грабителей в корне подменено «чистым» религиозным стремлением к социалистическому идеалу, к благочестивому «сотрудничеству» людей. Только бы создать обобществлённое производство, только бы дождаться обобществлённого хозяйственного сотрудничества, и грабители сами исчезнут. Точно так же «настоящие», «истинно-христианские» проповедники две тысячи лет морочат бедноту: только бы распространить христианскую любовь по всему миру, и в «царствии Божием» на земле не будет места грабителям.
В религиозном ожидании братского сотрудничества, верующие рабы отказываются от немедленной расправы с грабителями. В то самое время, когда грабители множатся, и в среде самого «пролетариата» развивается и крепнет паразитизм интеллигенции с господскими доходами белоручек; когда новейшая «пролетарская» интеллигенция с каждым днём всё прочнее пристраивается к буржуазному пирогу и умножает ряды буржуазии, рабочих усыпляют «научными» утопиями, будто буржуазия, становясь всё меньшей «кучкой», «сама роет себе могилу». Социализм внушает рабочим массам ложь, будто одни только капиталисты, одни только собственники средств производства – паразиты, живущие за счёт рабочего труда. Социализм – это щит, прикрывающий интеллигенцию, которая беспрестанно размножается и в высших своих слоях, наравне с капиталистами, загребает национальную прибыль. Социализм скрыл от рабочих рост грабительского общества и песенкой об уменьшающемся количестве грабителей, о гибели буржуазии от её собственного развития, удерживает рабочих от низвержения буржуазного строя.
Социалисты, согласно своему религиозному учению, обязаны только «подготовлять» рабочих для будущего строя, подготовлять без конца, всюду и всегда, но не освобождать их немедленно, не низвергать буржуазию. И вот, в то время, как рабочих социалисты лишь «подготовляют», интеллигенцию и буржуазные низы они доподлинно освобождают. Так царское самодержавие социалисты низвергали якобы для того, чтобы рабочие при демократической свободе могли воспитываться, организовываться, подготовляться к социализму; интеллигенция же сразу получила в свои руки правительственную власть, государственную казну, все многочисленные местечки, которые были для неё недоступны при царских жандармах, генералах, бюрократах. // (с. 402)
Наконец, даже тогда, когда, социалисты в лице большевиков обещают немедленное разрушение буржуазного строя, когда рабочие завоёвывают для них полную, неограниченную власть во всём государстве, даже тогда рабочему классу не суждено получить ничего больше кроме всё той же вечной подготовки к социалистическому строю. В этот исключительный момент «диктатуры пролетариата» пущены в ход необычайные социалистические мероприятия, которые, однако, фатально оказываются лишь обычными социалистическими утопиями.
К рабочим массам, полуграмотным и совсем безграмотным, остающимся на рабском пайке, в их неволе рабского ручного труда, обращаются после победы над буржуазной властью, с пламенным призывом учиться искусству управлять государством и производством.
Это обычная демократическая утопия социалистов и анархистов, не имеющих ни малейшего понятия о всей глубине рабства рабочих масс, обречённых на невежество. Она уверяет, что надо лишь прогнать старых чиновников, и «трудящиеся классы», путём свободного «народного творчества», на основе неограниченного самоуправления «коммун» и их свободного федерирования, наилучшим образом наладят хозяйство и всю жизнь страны. Но уже после трёх-четырёх месяцев в этом сверхдемократизме наступает неизбежный крутой поворот: самоуправление, самодеятельность, выборное и федеративное начало признаются очень часто нежелательными, вызывающими всеобщую неразбериху и заменяются своею противоположностью – принципом диктаторским. В конце концов, рабочая масса, призванная, словно для издевательства над нею, к управлению государством, сама же и ответственна за глупость и демагогию командиров революции: это, мол, её неспособность, эгоизм, грубость и лень довели до развала «рабочее» государство.
В результате всех призывов к «самодеятельности» народилась… новая «народная» бюрократия. Конечно, не массы, осуждённые на невежество и ручной труд, пошли управлять государством, а интеллигенты и полуинтеллигенты из рабочих; те «передовики», которые раньше были революционерами, а после октябрьского переворота сделались государственными чиновниками. Массы могли лишь наклеить этой новой бюрократии ярлыки народных, рабочих комиссаров, депутатов и пр.
Анархисты никогда не задумывались над тем, что в действительности выйдет из их «народного творчества», и выйдет ли вообще что-нибудь. Подобным же образом левые коммунисты до сих пор восхищаются «прекрасным» лозунгом Ленина: «научить каждую кухарку управлять государством». Но Ленина нечего заподазривать в преувеличении // (с. 403) роли и значения «самодеятельности» масс в «государственном строительстве». Он красивыми лозунгами вовлекал массы в большевистскую революцию, но ещё до октября старательно объяснял, что задачей демократической самодеятельности будет замена старой бюрократии бюрократией новой, народной и рабочей. Таким образом, он имеет теперь полное право возмущаться «левым ребячеством» своих партийных товарищей, которые до сих пор не изучили в совершенстве акробатского искусства социал-демократии, умеющей, сообразно различным «объективным» моментам, то возвеличивать до небес «личную инициативу», то строго её карать.
Рабочим массам не нужны «прекрасные лозунги» слащавого демократизма и демагогические призывы к «самодеятельности» в тюрьме рабского ручного труда. Пока рабочие не доведут свой рабский паёк – за счёт буржуазных богатств – до уровня дохода свободных и полноправных интеллигентов, они не могут быть свободными людьми, не в состоянии заниматься строительством жизни. В момент рабочей революции народ не станет, согласно социалистическим утопиям, подготовлять своих собственных «рабочих» чиновников и специалистов; не станет «по большевистски» вскармливать и умножать в своей среде бюрократов. Рабочий класс, экспроприировав буржуазию, завладев всеми накопленными богатствами, достигнет революционного господства над государственной властью, которая с этих пор ему повинуется, и принудит всю интеллигенцию, под угрозой голода, работать в рабочем хозяйстве так же прилежно, как у капиталистов.
Ясный прямой путь рабочей революции, связанный с одновременною всеобщею экспроприацией, с бесповоротным разрушением буржуазного строя, для социализма – и марксизма в частности – недоступен, нежелателен, ибо, как показано выше, путь этот есть в то же время начало борьбы со всем образованным обществом, на которую никакой социализм не решится.
Для устранения капиталистов марксистам нужен путь медленной, окольной, осторожной борьбы без сжигания мостов за собою; такой путь, чтобы при малейшей опасности для интеллигенции можно было увильнуть назад.
Экспроприация буржуазии допускается марксистами не в виде всеобщего захвата самими рабочими фабрик и заводов, а самое большее, в виде разрозненных национализаций, проводимых исключительно государством. Но даже такая экспроприация является в марксистском социалистическом перевороте делом второстепенным, можно сказать, делом самого ничтожного значения. В написанных накануне октября брошюрах, где, между прочим, разъясняется, что при национализации банков миллионеры не потеряют ни копейки («Грозящая катастрофа», // (с. 404) стр. 8), Ленин многократно заявляет, что сущность социалистической революции не в экспроприации. «Не в конфискации гвоздь дела», говорит он («Удержат ли большевики власть?», стр. 17). И бурный октябрьский переворот, когда, по его выражению, «достаточно наломано и наконфисковано», очевидно, не переменил его отношения к этому вопросу. Как же в таком случае, объяснить две-три сотни национализированных советскою властью предприятий? Национализация служила лишь «агитационным средством». Это была необходимая дань «низменным, грубым» чувствам невоспитанных рабочих масс, упорно мечтающих о захвате богатств буржуазии. Иначе нельзя было вдохновить рабочих на социалистическое строительство и поставить их перед «благороднейшей», по убеждению Ленина, задачей «самодисциплинирования» рабочего класса.
Путь Ленина – это выдержанная марксистская тактика. Мартов никак этого не может понять и попусту обвиняет товарища в измене только потому, что насмерть перепуган «немедленным социализмом». Но разве первым русским социалистам четверть века тому назад не приходилось уже маскироваться, временно замалчивать политику, и, уступая некультурным рабочим, вести узко экономическую борьбу «за пятачок». Это приходилось делать затем, чтобы достигнуть заветной цели, чтобы вовлечь рабочие массы в буржуазную революцию. Вождь большевизма за всё время революции ни на минуту не изменял марксизму, его теории и практике. Он слишком хорошо знает бесконечную ценность его для демократии, чтобы не оставаться ему верным.
В теории, в своём мышлении Ленин ни на минуту не перестаёт быть марксистом объективистом, который обязан не отрываться от «реальнойэкономической почвы». Что же должен означать большевистский «немедленный социализм»? Может ли это быть что-нибудь похожее на немедленное уничтожение буржуазии и полную её экспроприацию? Конечно, нет! Это значило бы «выдумывать» социализм «из ничего». До таких заданий экономика буржуазного хозяйства не доросла, да и вряд ли дорастёт когда-либо.
Ленинский немедленный социализм – это предпринятое марксистским объективистом социалистическое строительство, поскольку буржуазная экономика для такого строительства созрела и сама в нём нуждается. Экспроприация буржуазии, конфискация её имущества, - это не строительство. Здесь нет присущего социализму «элемента организации» («Удержат ли большевики власть?», стр. 17). Это лишь то«разрушение», то «ломание», которое, по мнению ,Ленина, пора прекратить.
Ленин настолько «истинный марксист», до такой степени безгрешный и совершенный объективист, что в своём социалистическом // (с. 405) строительстве старается осуществить лишь то, что уже создала буржуазная экономика в «передовых культурных» странах.
Ленин – коммунист восхищён не менее Шейдемана результатами, достигнутыми за время войны западно-европейской и в особенности германской «экономикой». По его уверениям, германское хозяйство – столь же созревший социалистический зародыш в экономике, как российское советское государство – в политике (Правда, № 89, «О левом ребячестве»). Остаётся лишь слить эти два зародыша воедино, создать кайзеровскую экономику в советской России, и засияет рай полного обобществления, падёт рабство рабочих и буржуазный грабёж.
Хорошая сказка! Как всякая другая, которую порождает марксистский объективизм, она усыпляет рабочих, но и в то же время выражает реальнейшую политику, насущнейшую потребность демократического буржуазного общества.
Регулирование промышленности, «точнейший учёт» производства и потребления, с хлебной монополий, твёрдыми ценами и карточной системой, эта, доведённая в Германии до совершенства, «социалистическая экономика» сделалась необходимостью во всех государствах, прямо или косвенно затронутых войной. Регулирование производства и потребления является для них спасением от массового голода и развала в эпоху опустошительнейшей мировой бойни. Только в социалистических утопиях эта система государственной регламентации подрывает буржуазный строй. Но буржуазные правительства приступают к ней без малейшего опасения, что делают какую-либо уступку или играют на руку революционным антибуржуазным стремлениям рабочих.
Марксисты-объективисты, всё равно, немецкие ли шейдемановцы, или русские коммунисты, морочат рабочих пустыми баснями, будто регулирование производства и потребления есть материальная подготовка социализма, освобождения рабочих. Одной и той же марксистской утопией социал-патриоты вовлекают рабочих в кайзеровские грабежи и разбои, а большевики – в демократическую революцию.
Регулирование производства и потребления есть простая обязанность всякого правительства, желающего сохранить своё государство, как самостоятельное политическое целое. Эту обязанность, которую добровольно взяли на себя большевики, принуждена была бы исполнять всякая власть, будь то Керенский, Милюков или царь. Между тем, рабочим без стеснения рассказывают бредни, будто регулирование промышленности, «точнейший учёт производства и распределения продуктов» есть необходимое, предварительное условие низвержения буржуазии; будто строгое проведение хлебной монополии есть настоящая коммунистическая задача, «последний решительный бой» с капитализмом (Ленин: «О голоде». Правда, № 101). Вот уже и последний бой, когда не сделан даже первый шаг в рабочей революции! // (с. 406)
Понятно, что Ленинская утопия об уничтожения буржуазии, путём регулирования производства и потребления, крепче приковывает рабочего «передовика» к делу демократии, заставляя его забыть совершенно о рабочем деле, о захвате богатств буржуазии.
Пока советская власть не успела укрепиться, в большевистских рядах раздавались голоса о необходимости «углубления» революции, её дальнейшего развития, о необходимости «додушить» буржуазию. Но когда, месяца два тому назад, контр-революция была повсюду подавлена, большевики стали бить отбой и с особенной настойчивостью усыплять рабочие массы своими социалистическими утопиями.
Правда, в большевистских рядах возникла оппозиция левых коммунистов, но родилась она не из стремления вести вперёд революцию, а из желания объявить немцам «священную войну» немедленно, не довершая октябрьской революции. Такое выступление левых коммунистов приветствовали даже все русские патриоты. С тех пор левым удалось, пожалуй, несколько попридержать рвение правых большевиков к отступлению, но, повидимому, этим они и удовлетворились: на твёрдое, непреклонное движение вперёд они, старые социал-демократы, неспособны. Что касается анархистов, то даже жестокий урок, полученный ими от большевиков, не был в состоянии толкнуть их вперёд. Напротив, они быстро попятились назад, ещё дальше большевиков.
Итак, самые крайние, наиболее передовые социалистические революционные партии перестали думать о дальнейшей борьбе со старым миром грабежа. Между тем, в советской республике существует буржуазный строй; капиталисты остаются собственниками фабрик и прибылей; неволя рабочих, обречённых на пожизненный ручной труд, не нарушена, плата стала, полуголодной; низшие слои рабочих живут на нищенской голодной плате, сотни тысяч безработных и их семьи терпят муки голода и гибнут. При таком положении все социалистические партии решили покончить с «углублением» революции. Все они по собственной воле остановились, ибо считают достигнутые результаты революции вполне достаточными; что же касается эсеров и меньшевиков, то они, как известно, считают их даже чрезмерными и зовут «назад, к капитализму».
Такое отношение социалистов к задачам революции доказывает неопровержимейшим образом, что социализм не есть сознательное выражение стремления рабочих масс низвергнуть свою неволю. Он ещё раз выразил стремление народных элементов, уже поднявшихся над рабочей массой, занять привилегированное положение в грабительском обществе. Эти низы буржуазного общества, под руководством революционного марксизма, решили, что достаточно истреблено помещиков, офицеров и старых бюрократов, что богачи, капиталисты достаточно обузданы и напуганы для того, чтобы все остававшиеся до сих пор // (с. 407) в чёрном теле интеллигенты прочно пристроились в новом буржуазном обществе.
С нашествием кайзеровских полчищ на советскую республику приставлен нож к горлу русской революции, и, кто знает, не суждено ли ей погибнуть под ударами культурных разбойников запада и востока. Это, однако, не образумило русских социалистов. Им, как видно, безразлично, что поднятой коммунистами революции грозит опасность перейти в историю под знаменем обыкновенной буржуазной революции, которая, как таковая, не в состоянии оказать никакого действия на европейских рабочих, давно знакомых с плодами буржуазных и демократических революций. Коммунистов не смущает и то обстоятельство, что, отказавшись, по низвержении правительства капиталистов, от низвержения буржуазного строя, они предоставили социал-патриотам всего мира новое орудие борьбы – наилучшее доказательство «объективной невозможности» рабочей революции. Такое «объективное» доказательство несомненно послужит для всех империалистических разбойников поощрением к бесконечной мировой бойне.
Рабочим массам предстоит самим, вопреки усыпителям социалистам, поднять свою революцию. Рабочая революция идёт дальше всех социалистических планов и задач. Освобождение рабочих, низвержение рабочей неволи, существующей испокон веков, есть дело покрупнее социализма. Социализм собирает силы для низвержения одних только капиталистов, но хочет заместить их классом наследственных белоручек, оставляющих в прежней неволе класс ручных рабочих и их потомство. Социализм сто лет противодействует рабочей революции. В страхе перед ней и большевики теперь остановились. Очутившись волею стихии у порога рабочей революции, они отказываются идти дальше вперёд, ибо там их ждёт немедленная борьба рабочих с интеллигентами, борьба открытая, непримиримая, которой социализм ни за что допустить не хочет.
Рабочий класс должен принудить советскую власть уступить его воле: объявить и провести всеобщую экспроприацию буржуазии, употребив её прибыли и доходы на улучшение положения рабочих.
Русская революция давно ждёт отзвука на Западе, давно ждёт помощи от рабочих других стран, их международного бунта против войны. Но напрасно меньшевики ждали помощи от западно-европейских социал-патриотов; напрасно и большевики ждут помощи от каких-то «революционных» социал-демократов, «истинных марксистов». Социализм не способен прекратить войну точно так же, как не был в состоянии её предотвратить.
Международный бунт против войны может возникнуть только как рабочая революция. Между тем современный социализм загубил, совершенно // (с. 408) вытравил всякую мысль о непосредственной рабочей революции. Обещая рабочим, организованным в миллионные партии, освобождение на пути постепенной мирной борьбы в демократическом государстве, он отучил их от бунтов против мира грабежа. При содействии всей образованной буржуазии социалисты до такой степени развратили рабочие массы, научили так сильно любить собственную тюрьму – грабительское отечество, что сделали их безропотной, беспомощной добычей военных разбойников, которые давно не имели таких сознательно патриотических солдат, как те, что прошли многолетнюю социалистическую выучку.
В России социализм проявил всё, на что он способен. Социалисты легко становятся пораженцами в царском, никуда негодном государстве, наперёд обречённом на гибель в мировой войне. Они умеют добить царизм, когда его уже повергло иноземное оружие. Напрягая все свои силы, они умеют здесь провести социальную революцию для того, чтобы в демократии возродить своё отечество и сделать его боеспособным, как об этом заботятся Керенские и мечтают Ленины («Грозящая катастрофа», стр. 29). Социалисты только тогда находят в себе решимость призывать весь мир к прекращению войны, когда для их собственного отечества продолжение войны становится невозможным.
На Западе вся революционность и искусство русских социалистов недостаточны для прекращения мировой бойни. Там, для усиления демократии и укрепления отечества нет смысла поднимать восстания. Там пораженчеству всюду пришлось бы посягать на безопасность «здоровых», «прогрессивных» государств, умеющих отстоять в войне своё существование. Там может быть речь только о рабочей революции, а не о демократической. Наконец, чтобы, подтачивая одно государство, не усиливать тем самым его военного противника, необходимо организовать рабочий заговор в воюющих странах. Но рабочий заговор, тайно подготовляющий рабочую революцию в демократическом государстве – величайшее преступление, по учению современных социалистов, как и по буржуазным законам. Если мысль о рабочем заговоре не явилась у социалистов до войны, для её предотвращения, то может ли она возникнуть хотя бы у самых революционных, самых «истинных» марксистов теперь, в несравненно более трудных условиях?
Пока русские марксисты ждут помощи своих западноевропейских товарищей; последние, в свою очередь, ждут достаточной проверки и успеха «экспериментов» русского большевизма. Так обыкновенно социалисты разных стран вину за неумение вперёд к рабочей революции сваливают друг на друга. // (с. 409)
Русский рабочий класс немного дождётся от западноевропейских социалистов, даже от самых крайних, самых «истинных». Рабочий бунт против войны, рабочая революция против грабительского мира может быть поднята и на Западе лишь самими рабочими массами. И они уже поднимались не раз в Италии, Австрии, Германии. Но эти вспышки, которые под руководством социалистов размениваются на мелочи, не способны охватить даже одного государства, не говоря уже о других воюющих странах. Между тем, без одновременного восстания хотя бы в двух, друг против друга стоящих государствах, стремление прекратить войну почти безнадёжно.
Октябрьская революция всколыхнула рабочих всего мира лишь потому, что от большевиков ждали немедленного прекращения войны и низвержения буржуазии. Раз это не осуществляется, голый призыв к созданию советской власти перестаёт для них быть чем-нибудь бóльшим, нежели существующая у них демократия.
Только низвержение буржуазного строя в России, только экспроприация буржуазии в пользу рабочего класса может стать искрой для мирового пожара рабочих восстаний. Из рук социал-патриотов и соглашателей всего мира выпадает тогда самое сильное их оружие – буржуазное суеверие об объективной невозможности низвержения буржуазии; рабочие всех стран поднимутся на защиту своего дела, война сделается невозможной и международная рабочая революция неизбежной.
Апрель – Май.
[1] Гордин в Анархии, № 57.
[2] «Грозящая катастрофа», стр. 28.