- Опозорить русское социалистическое движение буржуазной революцией хотят лишь соц.-д.-ты. К чести русского революционного движения существуют ещё в России другие, кроме соц.-дем.-ии, партии, настоящие представители и защитники идей 70-х годов, которые такого позора, как буржуазная революция, не допустят, а поведут русский народ на борьбу за торжество социализма.
Так говорят соц.-рев.-ры, так говорят русские анархисты, пытающиеся в последнее время установить анархистское движение в эмиграции, а отчасти в некоторых пунктах в России.
Насколько партия соц.-рев.-ов хочет и может направить русское революционное движение не к буржуазной революции, а к социализму, к низвержению буржуазного строя, об этом долго говорить не приходится. Партия, которая выступает против соц.-д.-ой ортодоксии только потому, что, как она сама говорит, в России ещё не настало время для настоящего соц.-д.-ого движения; партия, основным мотивом которой является недовольство той высокой, по её мнению, ролью, которую предназначает рабочему движению русская соц.-дем.-ия; партия, которая, взамен последнего, организует в качестве «настоящих социалистических сил» оппозиционные слои общества, учащуюся молодёжь, радикальную интеллигенцию и, наконец, всё русское крестьянство, - такая партия есть настоящая исполнительница буржуазной революции, настоящая, по меньшей мере, наряду с «Искрой». Партия соц.-р.-ов не хочет провозглашаемой соц.-дем.-ами буржуазной революции лишь постольку, поскольку она искристам не удаётся и вечно ими отсрачивается: у с.-р.-ов есть, по их мнению, средства осуществления буржуазной революции более скорые и менее сомнительные, нежели исключительно рабочее движение. Партия с.-р.-ов не согласна, наконец, не только на буржуазную революцию, а и на само провозглашение буржуазной революции, которое, по их мнению, сделано соц.-дем.-ами напрасно: такое // (с. 290) провозглашение вредит успеху и скорости этого дела. Своей программой – «не буржуазная, а социальная революция!», с.-р.-ры требуют у соц.-дем.-ов согласия на то, чтобы для вовлечения рабочих масс в борьбу за конституцию пускать в ход ещё более примитивное, чем научный социализм, надувательство и ещё более бесцеремонное краснобайство.
Такова в настоящее время в действительности роль идей 70=х годов, возрождаемых современными сторонниками «славной» программы «Народной Воли». Но может быть идеи 70-х годов, в их другом виде, в виде анархического бакунизма, более, чем лавристам, враждебного марксизму, помогут делу и направят русского революционера не к буржуазной, а настоящей социалистической революции? Вопрос этот стоит рассмотреть потому, что здесь мы будем иметь дело, повидимому, с особым, касающимся не только России, социалистическим направлением, которое противополагает себя соц.-дем.-ому поссибилизму и легализму. Сторонник бакунистской программы, беспорочный учитель современных русских анархистов, Кропоткин, является вместе с тем, и даже главным образом, важнейшим на Западе представителем анархистской теории, которая преподносится восставшим против соц.-дем.-ии рабочим организациям вместо марксистского учения.
Каковы должны быть задачи и стремления анархистов в России? В главном сочинении Кропоткина «Хлеб и воля», на стр. 84-85 читаем следующее:
«Что-же касается того, примет ли она (революция) с самого же начала во всех европейских странах действительно социалистический характер, то в этом тоже можно сомневаться. Вспомним, что Германия находится в самом разгаре периода единой империи, и что её самые передовые партии мечтают ещё об якобинской республике 1848 г. и об "организации труда" Луи Блана, тогда как во Франции народ требует по крайней мере свободных, если не коммунистических Коммун».
… «Но если даже Германия пойдёт несколько дальше, чем пошла Франция в 1848 году, и осуществит больше, чем тогда удалось осуществить во Франции, то в начале революции руководящие идеи всё-таки будут идеями 1848 года, точно так же, как идеи, которые будут руководить русской революцией, будут идеями 1789-го года[i], видоизменёнными до известной степени умственными течениями нашего века».
Хотя автор тут же добавляет, что вышесказанное лишь его «догадки», однако, даже и анархист не станет, конечно, и не сможет стремиться к большему, чем то, что по его «догадкам», «будет», что // (с. 291) «может быть» и что «осуществимо». Что же осуществимо в России? – Идеи 1789 года», отвечает Кропоткин. Ввиду того, что идеи анархистов, идеи упразднения «не только капитала, но и государства», по-видимому, - насколько об этом могут судить посторонние и, по крайней мере с первого взгляда, - отличны от идей 1789 года и не входят, кажется, в состав последних, - может быть, ввиду всего этого, анархистам пока совсем нечего делать в России и придётся ограничиться ожиданием той будущей эпохи, когда Россия дойдёт до положения современной Франции и русский народ найдёт возможным стремиться прямо к анархизму и «требовать по крайней мере свободных, если не коммунистических коммун?».
Это предположение, конечно, совершенно неверное. Мы уже знаем (см. стр. 266-267), что у анархистов имеется, напротив, лучший путь осуществления всех настоящих задач современного революционного движения в России. Не остаётся никакого другого вывода, как только тот, что современные русские анархисты, при помощи своих современных идей об уничтожении «не только капитала, но и государства», будут участвовать в осуществлении в России «идей 1789 года». революции». Но в таком случае мы, несмотря на все усилия, не в состоянии усмотреть, чем в данном отношении, отличаются стремления анархистов от стремлений «Искры». Марксизм взялся изобрести вернейший путь освобождения пролетариата и нашёл, что русские рабочие для своего освобождения должны предварительно совершить буржуазную революцию и воздвигнуть строй полного господства буржуазии. Анархизм, придя к заключению, что соц.дем.-изм не желает полного разрушения неволи, попытался найти способ освобождения рабочего класса ещё более безошибочней, и заявляет, что для достижения анархистского рая, русский «рабочий народ» должен предварительно осуществить «идеи 1789 года». Как соц.-д.-ам их «чисто и исключительно пролетарская точка зрения, так и анархистам их "непримиримость" со всяким, даже соц.-д.-им гнётом», не мешают участвовать в исполнении того дела, которое совершили во Франции Мирабо, Сиэс, Бриссо, Робеспьер.
Анархисты в своих «идеях 1789 г.» окажутся столь же непоколебимыми, как соц.-дем.-ты в своей «буржуазной революции» Если против «идей 1789 г.» ничего, конечно, не станут возражать либералы, со Струве во главе, ввиду того, что первою из этих идей является, в числе «прав человека, неприкосновенность собственности, а затем ограничение монархической власти; если все русские революционеры требуют осуществления именно идей 1789 г., потому что они означают "суверенитет исполняющего свою власть демократического народа"», если «Искра» не откажется, конечно, признать в «идеях 1789 г.» своей «буржуазной революции», - то всё это трогательное единодушие нисколько // (с. 292) не смущает русского непримиримого анархиста; напротив, оно радует его, доказывая ему, что его анархистская программа удовлетворяет «нуждам всего русского революционного движения».
Согласие, - по данному вопросу – сторонников «буржуазной революции» с анархистами не смутит последних, так как понятие – «буржуазная революция» совсем не существует в анархистском словаре и есть, по их мнению, праздное измышление досужих метафизиков, доктринёров марксистов, продукт их вздорной диалектики и их страсти к бесплодным гаданиям. Не сама революция 1789 года была буржуазной: великая французская революция была борьбой за… «свободу, равенство и братство», - буржуазия только «воспользовалась» революцией. Вот что, стало быть, анархисты будут проповедывать и осуществлять совместно со всеми русскими революционерами, со всем русским «народом» - «свободу, равенство и братство» 1789 года. Очень возможно, скажет анархист, что предстоящей русской революцией, точь в точь так же, как и во Франции, «воспользуется буржуазия», и народ окажется обманутым. Но разве в таком исходе можно кого-либо винить? Это, если случится, будет историческая необходимость, которая именно покажет, что в тот момент могло быть осуществимо и в чём неизбежно народу пришлось обмануться в своих надеждах.
Как ни просто и естественно представляется всё это русскому революционеру, беда однако в том, что массы в некоторые моменты, когда «историческая необходимость» обращается с ними чересчур уж нахально, начинают наконец это таинственное существо искать на земле, и тогда никак не убедишь их, что «историческая необходимость» не есть произведение рук человеческих. Невоспитанные, невежественные массы не в состоянии понять открытых наукою, «независимых от воли людей» исторических законов развития цивилизации, точно так же, как не понимает самой цивилизации и её «благ», и упорно норовят в рассматриваемые моменты найти виновников среди живых людей; они грубо пристают к проповедникам «чистых идей» и очень убедительно доказывают, что обману непосредственно содействовала «чистая идея», объединившая «для спасения человечества» волков и овец, струвистских либералов и стачечников… Но русские анархисты, вслед за соц.-р.-ами, решают всё это дело одним радикальным приёмом. Всё это, говорят они, гадания напрасные и бесплодные, и даже прямо вредные, поскольку охлаждают пыл революционной атаки на царское правительство. Гони неприятные мысли и воспоминания от себя и других! – вот простой способ сохранить и усилить «революционный подъём».
Плеханов очень ошибается и очень несправедлив к Кропоткину, когда считает его неисправимым утопистом. В рассматриваемом вопросе, в вопросе о характере будущей русской революции представитель // (с. 293) анархии, по меньшей мере, вовсе не уступает Плеханову в «антиутопизме». Утописты не соблюдают условий времени и места, не считают нужным сообразоваться с реальными условиями собственной страны, ничего не хотят слышать об исторической преемственности и готовы приговорить все страны к осуществлению одной, выдуманной ими формулы. Во всём этом, повторяем, отец русской анархии, как видно из вышеприведённых его слов, столь же безгрешен, как и отец русского социалдемократизма.
Кропоткин верит, правда, до сих пор в русское социалистическое крестьянство, верит не меньше, конечно, а гораздо глубже, нежели Н. – он и В.В., и даже довольно странно, зачем собственно, ему эта вера, раз России предстоит осуществить «идеи 1789 года»: ведь русское «коммунистическое» крестьянство существовало, как таковое, лишь для того, чтобы Россия могла воздвигнуть одновременно с Западом социалистический строй, а последнее, как мы видели, оказывается утопией даже по современному анархистскому учению. Правда также и то, что анархистский мыслитель, не сводя всего «к экономике», не обладает той твёрдой основой для установления объективных условий отдельных стран и превращения каждой из них в особый хозяйственный организм, - какую представляет собою марксистский «экономический базис» - «производственные нужды страны».
Несмотря на всё это, русское коммунистическое крестьянство не доводит вовсе анархиста до того утопизма, который готов смешать Россию с Францией и приговорить их к фаталистическому переживанию какого-либо одного шаблона. Напротив, у анархиста есть, - в области идей и психологии народов – особый, не менее богатый, чем у соц.-д.-а, материал для специального анархистского объективизма, который не хуже марксистского, устанавливает те же законы исторического развития и исторической преемственности, проистекающие из независимых от воли современников исторических условий существования каждой из «стран». Его «антигосударственность» ничуть не мешает ему, по примеру его противников, государственников, превращать современные государства в ненарушимые общественные организмы, ведущии до того обособленную и самостоятельную жизнь, что во время предстоящей революции в каждом из этих общественных организмов разыгрываются свои собственные эпохи, отделённые одна от другой вековыми промежутками времени. И получается прямо удивительный результат от всего анархистского протеста против соц.-д.-ой постепеновщины и поссибилизма: хотя анархистское учение требует упразднения и присуждает к гибели наряду с другими и демократические формы власти, однако, в силу каких-то законов объективного хода вещей, законов, не менее неумолимых, чем марксистские, «"более отсталые" страны осуждены проходить все те стадии политического // (с. 294) и демократического развития, какие пережили "более передовые"» государства, так что Германия никоим образом не может объединиться с Францией в стремлении к настоящей анархической свободе, к всеспасительному федерализму «по крайней мере свободных, если не коммунистических коммун» и осуждена предварительно завоевать то, чем обладает Франция – централистическую республику.
В моменты рабочих восстаний, в моменты массовых стачек рабочие в Риге оказываются в том же самом положении, что и в Барселоне, Триесте, Женеве. Причина их возмущения одна и та же, одни и те же претензии и требования; одни и те же планы, мысли, способы борьбы. Достаточно вообразить эти рабочие восстания происходящими в один момент, для того чтобы получить представление о единстве того дела, которое возникает в цивилизованном мире с наступлением рабочей революции. И когда стараешься представить это дело в его дальнейшем развитии, когда претензии масс выходят далеко за пределы требований улучшения условий труда, - единство дела остаётся столь же несомненным: всё видишь одно и то же дело – низвержение одной и той же неволи, как там, где социалисты соц.-д.-ого и анархического направления готовятся осуществить «идеи 1789 г.», так и там, где они уже осуществлены.
Но мало ли какие несбыточные перспективы могут возникнуть на почве претензий невежественных рабочих масс, не проникшихся ещё социалистическим идеалом и не понявших ещё законов научного социалистического строительства!
Полвека тому назад появилась настоящая, пролетарская наука, повторяя на каждой своей странице свой возглас об объединении неимущих всего мира. После самых тщательных социологических исследований она, наконец, сделала открытие, которое доводит до сведения рабочих под тем же лозунгом – «пролетарии всех стран соединяйтесь!» - открытие, по которому соединение пролетариев для всемирного восстания, для всемирной стачки – абсурд.
Лаврам учёности научного социализма позавидовала анархистская наука. Не диалектическим, а настоящим научным методом, методом естественных наук, «индуктивно-дедуктивным» методом будет открыт путь освобождения пролетариата. Эта наука, в противоположность диалектической, берёт под свою опеку всеобщую стачку. И вот, перед лицом единого во всём мире рабочего дела, индуктивно-дедуктивная наука прежде всего… указывает пальцем на линию, проходящую по Рейну, потом, очевидно, на другую линию, проведённую череж Вержболово-Александрово-Радзивиллово, и учит, что это не только границы, установленные государствами, защищаемые современными властями, не только рамки, в которых господствующие классы делят между собой земной шар и добычу от эксплуатации рабочих масс, а естественные // (с. 295) пределы отдельных общественных организмов. Отсюда следует, по меньшей мере, что новая, во втором уже издании безошибочная наука не в состоянии понять всемирного единства того рабочего дела, которое она хочет взять под свою безапелляционную опеку, и что то дело, к которому она сама стремится, не есть ещё рабочая революция. Анархистская программа говорит: всеобщая стачка есть лишь приступ к революции. Если это прибавить к предыдущему, то получим, что всеобщая стачка, если она случится в нескольких странах одновременно, будет лишь толчком для переживания каждою из них особых исторических эпох.
Марксистская наука, пообещав неизбежное, даже независимое от воли людей, освобождение пролетариата, установила этим лишь непререкаемую научную инстанцию, которая, под видом объективной незрелости современного строя для социализма, обуздывает рабочую революцию. Анархистская наука, превращая точно также, как и марксизм, современные «страны» в организмы и предназначая для них разные исторические эпохи, парализует тенденцию современного рабочего движения к всемирному заговору, к повсеместному, поднятому с единой целью, восстанию рабочих. Наука, и в её марксистском и в анархистском применении, оказывается силой не содействующей, а обуздывающей восстание рабов цивилизованного мира.
Освобождение рабочих не есть «движение человечества к идеалу»: для такого явления не существует ещё на земном шаре соответственного субъекта – единого человечества, с единой волей и единым сознанием. Освобождение рабочих есть стремление рабов современного общества отнять у своих хозяев владение всеми богатствами земного шара, всю цивилизацию; стремление, которое господствующим меньшинством убивается в самом зародыше, не только с помощью негуманитарных средств, но и с помощью «самого гуманитарного обмана». Наука есть достояние привилегированных людей, касты белоручек, учёного мира, существование которого есть существование паразита, основанное на вековом грабеже обречённых на пожизненную каторгу ручного труда рабочих масс. «Общественная наука» является поэтому системой господства над волей и мыслью масс.
Обо всём этом анархизм имеет ещё меньшее представление, чем марксизм. Он даже больше последнего превращает в идола современную науку, а современных социологов-болтунов возводит в ранг великодушных искателей правды[1]. // (с. 296)
Но возвратимся к вопросу о том, что делать анархистам в России. Надо прибавить, что «руководящими идеями» здесь будут не только просто «идеи 1789 г.», а идеи 1789 г. «видоизменённые, до известной степени, умственными течениями нашего века». Анархисты, повидимому, будут производить это видоизменение. Посмотрим, должны ли анархисты, и «до какой именно степени», видоизменять «идеи 1789 г.» «идеями» рабочего класса.
Ниже мы приводим высказанные Кропоткиным в 92 г. суждения о необходимости анархистской программы для русского революционера, причём оказывается, что в то время представитель анархизма не считал даже нужным намекнуть хоть бы одним словом о рабочем движении в России, хотя русские стачки, в особенности Морозовская, успели уже принудить даже царское правительство подумать о фабричном законодательстве. Отец современного русского анархизма, как и другие народники, думал, повидимому, для того времени не признавать рабочего движения в России, не признавать до тех пор, пока будет возможно; напротив, он предполагал, очевидно, по старому «спасать родину отпролетария». В самом сочинении «Хлеб и воля», написанном гораздо раньше его русского издания, также не отыщешь ни одного слова о русском рабочем движении; соц.-д.-ты столько шуму наделали со своим «рабочим классом»; всё общество признало «пролетария» столь полезным для отечественного прогресса, что в предисловии к русскому изданию названного сочинения, в 1902 году, не было больше возможности не давать по старому никакого на этот счёт ответа. Русские рабочие завоевали в программе Кропоткина следующее, отчасти их касающееся, место:
… «При почине городов,… начнутся попытки обобществления земли прежде всего,и отчасти[ii] фабрик[iii] - и организация // (с. 297) земледелия, а также может быть[iv] и фабричного производства на общественно-артельных началах» («Хлеб и воля»,IX).
От «обобществления земли» рабочему классу, конечно, ни тепло, ни холодно, точно так же, как от обобществления железных дорог в Швейцарии. Обобществления земли требует и антисоциалист Толстой, тот самый, который бросает проклятия на головы рабочих, осмеливающихся своими стачками посягать на имущество фабрикантов. Но то Толстой, а Кропоткин совсем другое. Не только обобществление земли, но ещё… «может быть обобществление и организация отчасти и фабрик». Но если – «может быть», то столь же правдоподобно – может и совсем не быть. Правда, дело не особенно изменилось, если бы Кропоткин вычеркнул эти интересные словечки – «может быть», «отчасти» - и смело провозгласил полное обобществление средств производства. Особенной смелости для этого не требуется, ибо переход средств производства в руки общества сам по себе не меняет судьбы рабочих и не разрушает ещё классового строя. Но если сам по себе лозунг этот совсем не грозный (не даром Родбертус предлагал его прусскому королю), то ограничение его значит несомненное оспаривание прав рабочих на немедленную экспроприацию буржуазии: отец современного анархического учения не предполагает пока возможным неограниченные притязания рабочего класса в России на богатства капиталистов. А вместе с тем, анархистская теория, - кто же об этом не слыхал, - присваивает себе репутацию непримиримого врага соц.-дем.-ого оппортунизма.
Почему же России предстоит только «может быть» частичное «обобществление» средств производства? Нет других причин, как только та, что Россия «страна земледельческая», с «мало развитой крупной // (с. 298) промышленностью». Оказывается, что отец русской анархии самый настоящий марксистский объективист (см. также выше, стр. 269-272). Он, конечно, не оптимистический объективист, верящий в быстрое развитие капитализма и самопроизвольное его превращение в социализм. Но он несомненно такой марксистский объективист, который, признав, наконец, после долгого спора, что его «родина» «вступила на путь капитализма», считает уже этот капитализм предпосылкой социализма, предпосылкой, правда ещё недостаточной, но несомненно необходимой, развитием которой определяется размер возможного обобществления. Собственно, весь легальный марксизм, приняв во внимание возражения народников и субъективистов, стал именно на эту точку зрения.
Пользуясь, в виде примера, вышеприведённой цитатой из Кропоткина и в дополнение к положениям, высказанным на стр. 269-271, мы здесь прибавим ещё следующее. На протяжении последних тридцати лет русский революционер становится анархистом, не желающим ставить будущей экспроприации никаких государственных тормозов, никаких ограничений и отсрочек – до тех пор, пока он предполагает исполнителем экспроприации крестьянство, объектом её – землю. В связи с этим, в России не было до сих пор такого анархиста, который бы не верил, в большей или меньшей степени, в самобытную социалистичность русского крестьянства. Но лишь только русский революционер перестаёт верить в «общину», или предвидит, что исполнителем экспроприации могут сделаться выступающие на революционную сцену настоящие пролетарии, сами рабочие массы, а объектом – не только земля, но и все другие богатства, - он моментально съёживается, становится немедленно постепеновцем, настаивает на отсрочке, указывает на объективную невозможность, старательно ставит наперёд ограничения. Так бакунисты, будущие члены «Гр. Осв. Труда», становясь постепенно «на точку зрения пролетария», отказываются, вместе с верой в общину, и от своего анархизма, отказываются от него в народовольчестве и становятся соц.-д.-ами – постепеновцами. Так, Стефанович, только-что устраивавший заговорщическое сообщество для непосредственного, неограниченного захвата земли, лишь только увидел в 80-х годах необходимость для русского революционера «пойти к рабочим», сразу заговорил в своей «Злобе дня» о… кассах взаимопомощи:
«Соединение рабочих в союзы, например, на кассах взаимопомощи – таков должен быть первый и необходимый приступ к созданию революционной организации рабочих» (Цитата из брошюры Невзорова: «Отрекаемся ли» и т.д.).
Кропоткин, сохранивший своеобразным способом, благодаря своему анархизму, народническую утопию 70-х г.г., не избегнул однако // (с. 299) этой общей участи русского революционера. Увидев нежелательных пролетариев в России, он апеллирует к объективным условиям, осторожно вставляет свои словечки «отчасти»… «может быть», становится постепеновцем.
* * *
После глубокого застоя в конце 80-х годов, русское революционное движение вновь усиливается в начале следующего десятилетия. Толчком, как известно, послужил страшный голод 91 г. В этот именно момент, в одном и том же году (92) представители двух противоположных социалистических направлений, Плеханов и Кропоткин, предлагают вновь русским революционерам свои программы. И тот и другой одинаково рекомендуют своё учение, как наиболее соответствующее нуждам русской революции. Плеханов издаёт брошюру о борьбе с голодом, которая должна убедить революционеров в том, что основатель соц.-д.-изма высказал уже десять лет до того момента в брошюре: «Социализм и полит. борьба»:
«Наше революционное движение не только ничего не потеряет, но, напротив, очень много выиграет, если русские народники и русские народовольцы сделаются, наконец, марксистами, и новая, высшая точка зрения, примирит все существующие у нас фракции».
С другой стороны, Кропоткин, в предисловии к первой брошюре «Анархической библиотеки» («Парижская коммуна» Бакунина) объясняет преимущества своего учения и предостерегает, что
… «ошибка в выборе между обеими программами социализма, государственного и без-государственного,… может задержать… всё движение… на целые десятки лет».
Главные места этого предисловия мы хотим теперь же процитировать. Но предварительно рекомендуем читателю посмотреть ещё раз приведённые нами выше, на стр. 276-282, выписки из Плехановских сочинений. При сравнении двух «прямо противоположных» направлений оказывается, что основная их задача, верховная цель, которой подчиняется всё прочее, - одна и та же, как в «пролетарской» программе, так и в «идеально-чистом анархизме». Эта верховная цель – «скорейшее низвержение царизма». На анархистском языке дело это называется «ослаблением централизованной государственной власти». Читатель убедится, что трудно решить, для кого в большей степени является кровным делом забота русского либерального общества – для основателя русского соц.-д.-изма, или же для отца современной русской анархии; трудно решить, кому из них должна быть более благодарна русская прогрессивная буржуазия за их искреннюю заботу о скорейшем появлении в России конституционного рая. Верховная цель двух «прямо противоположных» направлений до того тождественна, что, несмотря на различные, во многом // (с. 300) действительно противоположные, взгляды задача решается у них по вполне одинаковым приёмам, мысли и доказательства идут по двум совершенно параллельным линиям, одинаков даже и их порядок.
Точно так же, как и Плеханов, Кропоткин исходит из того положения, что «в области политической борьбы, как и в области экономического развития, передовые страны указывают путь отсталым» (Плех.). Так как верховная цель уже давно, наперёд решила, что «отсталая» страна должна повторить путь развития «передовых» стран, то уже само собою понятно, - как у одного, так и у другого, что русский «рабочий народ» никоим образом не может в ближайшей своей революции решать то же дело, которое предпримут западноевропейские рабочие в предстоящую им революцию. Если «пролетарский идеолог» учит, что русские рабочие в ближайшей революции должны совершить дело, исполненное западноевропейским «рабочим народом» полвека тому назад, то анархистский мыслитель любит, как мы это отчасти уже знаем, времена более ранние и учит, что в России народ должен повторить то, что происходило на Западе в XVIII, а то и в XVII столетии.
«Английские революционеры 1648 года и французские 1789-1793 вполне понимали, что королевская, самодержавная власть держится не несколькими людьми; что она имеет свои корни в истории и в целой жизни народа; что она плод крепостного или полу-крепостного строя… Поэтому, нападая на королевскую власть, они прежде всего[v] искали опоры в крестьянском[vi]движении. Они не мечтали низвергнуть короля одною силою интеллигенции[2]. Они были в значительной степени социалистами, и их писания, проникнутые социалистическими взглядами, будили народ, звали его к восстанию[vii]. Они стремились, во всяком случае, освободить крестьян от экономического гнёта помещиков, и понимали[viii], что низвергнуть и ограничить королевскую власть возможно будет только тогда, когда по стране разольётся широкой волной крестьянское восстание» (Стр. IV).
Только доктринёры связывают понятие социализма с рабочим движением XIX столетия. Кропоткин, конечно, далёк от такой «узости» и требует широкого понимания социализма. Даже если будете воображать под социализмом стремление вообще порабощённых отнять богатства у имущих с целью прямо провозглашённого ими имущественного // (с. 301) равенства, то и в этом случае ваше понимание будет неудовлетворительное и всё ещё доктринёрски узкое, ибо вы напрасно исключаете из числа социалистов людей, подготовлявших английскую и французскую революции и, как известно, об имущественном равенстве совсем не заботившихся. Кропоткин уверяет, что в писаниях последних он видит нить, что он умеет усматривать коммунизм даже в… «общедоступности» парков, садов и улиц. На стр. 34 «Хлеба и воли» доказывается, что «современные общества неизбежно движутся по направлению к коммунизму», благодаря, между прочим, тому, что «коммунистическое направление… проникает в наши отношения во всевозможных видах», например, «в виде музеев, общественных библиотек, даровых школ, парков и садов, открытых для всех, вымощенных освещённых улиц и т.п.». При таких «социалистических взглядах» совсем не трудно признать социалистами… энциклопедистов и буржуазных революционеров 1789 г. В своей брошюре «Unsiècled׳attente» Кропоткин говорит:
«Достаточно прочитать… писания Дидро, Руссо и даже тех, которые, как Сиэс и Бриссо, сделались впоследствии заклятыми защитниками буржуазии, чтобы увидеть, что они проникнуты социализмом, или точнее, коммунизмом. Сама формула – свобода, равенство и братство, которая в ту эпоху не была пустым звуком, говорит в достаточной мере о том, что видел французский народ в революции… Дидро был в глубине души анархист. А Бриссо, разве не призывал к грабежу?» (стр. 16).
Отец анархизма, словно невинный ребёнок, ничего не хочет знать о существеннейшей особенности всей истории вообще и революционных движений, в частности, именно о том, что всякий новый имущий класс, не достигший ещё полного господства, а только стремящийся к нему, принуждён для этого возмущать народные массы против старых господ, бросая им ничтожный грош. Когда на этом основании новый господин начинает уверять в своей заботе о «благе всех граждан», о своём стремлении к «свободе, равенству и братству», то массы, по учению Кропоткина, должны принимать это за чистую монету, сколько бы раз они не убеждались в пустоте всех этих фраз и в надувательстве. Когда Бриссо и Сиэсы, до низвержения феодалов, призывают к восстанию и грабежу, а, по достижении собственного господства, провозглашают неприкосновенность собственности и издают драконовские законы о сообществах рабочих, массы убеждаются, что Бриссо и Сиэсы их обманывают, обманывают посредством тех фраз и того социализма, в искренности которого анархист Кропоткин не сомневается. Кропоткинское учение советует массам забыть об этой секретной стороне революции, забыть совершенно, так чтобы буржуазный революционизм вновь из обмана масс превратился в настоящий социализм. // (с. 302)
И как великолепно доказывается социалистичность «даже тех, которые впоследствии сделались заклятыми защитниками буржуазии». Ведь для самих масс, рассуждает анархист, формула – свобода, равенство и братство – не была пустым звуком и понималась вообще в ту эпоху в прямом смысле. Отсюда следует, уверенно заключает он, что и для Бриссо и Сиэсов она не была пустым звуком. Таким образом, мало того, что массы были обмануты; надо ещё, чтобы эти же массы, благодаря их обманутым ожиданиям, восстановили социалистическую репутацию буржуазных революционеров. Но как Кропоткин ни старается, его заключение о социалистичности Сиэсов из его доводов вовсе не следует. Ибо, как бы мы ни определили то, что сами массы видели во французской революции, Бриссо и Сиэсы несомненно видели в ней – это они доказали – только свою буржуазную «свободу, равенство и братство». Но что несомненно следует из всего рассуждения, так это лишь очень интересный вопрос: почему чистейшему, анархическому социализму нашего времени так сильно хочетсянайти настоящий социализм в том, что служило лишь орудием завлечения масс в буржуазную революцию. Не потому ли, чтобы и для современных Бриссо и Сиэсов отвоевать вновь право бесконтрольного пользования подобного рода фразами и проделывания при их помощи тех же самых операций?
Согласно вышеочерченной точке зрения, у Кропоткина выходит, как видно из приведённой цитаты его «Предисловия», что социализмом, как у западноевропейских революционеров XVIII и XVII ст., так и вообще, надо считать понимание ими того обстоятельства,что нельзя обуздать абсолютизм и феодализм без помощи народных масс, понимание необходимости «будить народ», «звать его к восстанию». Это анархистское понимание социализма совершенно тождественно с соц.-д.-им его пониманием уПлеханова. У последнего точь-в-точь так же «держаться социализма» значит – «вовлекать народ в борьбу с правительством», «работать в народе», «ходить к рабочим»; «перестать быть социалистом» значит «ограничиться пропагандой в обществе». Разница лишь в том, что Кропоткин предпочитает не говорить вовсе о русском пролетарии и признаёт народ только в виде крестьянства. Конечно, благодаря этому, его анархистский социализм несомненно шире соц.-д.-ого, ибо социализмом окажется «во всяком случае» и стремление к «освобождению крестьян от экономического гнёта помещиков». По этой причине декабристы, например, были «во всяком случае» социалистами и даже в царском манифесте 19 февраля «во всяком случае» скрыта некоторая доля социализма.
Но послушаем ещё дальше, как анархист рекомендует революционеру социализм в качестве лучшего средства достижения конституции. В том же «Предисловии» Кропоткина читаем: // (с. 303)
…«Любопытно, что даже и в нынешнем столетии, вторая республика 1848 года и конституционные уступки, сделанные в Германии в том же году были результатом не дворцовых заговоров, - а обширного социалистического[ix] движения…
Идти к социализму, или даже к земельному перевороту, через политический переворот* - чистейшая утопия, так как сквозь всю историю мы видим, что политические перемены вытекают из совершающихся крупных экономических переворотов, а не наоборот. Вот почему освобождение русских крестьян от лежащего на них по сию пору гнёта крепостного права становится первою* задачею русского революционера. Работая на этом пути, он во-первых работает прямо и непосредственно на пользу народа и в прямой пользе народа видит высшую цель своих усилий, а во-вторых, он подготовляет ослабление централизованной государственной власти и её ограничениие»[x].
Последний вывод анархиста представляет собою точное решение проблемы, поставленной перед русским революционером с социалдемократической точки зрения. Плеханов (стр. 23-24), в один голос с Кропоткиным, говорит:
«Нам, русским социалистам надо найти такой способ действия, держась которого мы, во-первых, ни на минуту не переставали бы… быть социалистами («работать прямо и непосредственно на пользу народа. – Кроп.), а во-вторых, скорее победили бы царизм» («подготовили бы ослабление центральной государственной власти» - Кроп.).
Проблема поставлена и решена до такой степени тождественно, что у двух «противоположных» программ обнаруживается совершенно равноценная позиция по отношению к делу рабочих масс. Как «пролетарский» идеолог-социалдемократ, так и «непримиримый» анархист считают возможным конституцию поставить в уровень с социализмом. Ни у одного, ни у другого, «ограничение самодержавной власти» не может ни в коем случае, ни на одну минуту играть роль второстепенную, подчинённую: одна и та же проблема русского соц.-д.-та и русского анархиста не была бы в таком случае решена. И один, и другой сочтут её решённою лишь в таком виде, когда получается в результате полное удовлетворение либерала, т.е. «скорейшее низвержение царизма», и притом, не как случайность, возможность, вероятность, а как безусловная необходимость. Анархистская и пролетарская «чистота» не производят в рассматриваемом отношении никакого действия, никакого разногласия. Повидимому, они лишь по виду различны, по сущности же равноценны. И эта равноценность в их сущности есть не что другое, как одинаково верная служба у либералов. Итак, отец русского // (с. 304) анархизма в той же мере работает для конституции, как и основатель русского соц.-д.-изма.
Но как же так? – спросит удивлённый читатель. Ведь анархисты объявляют свою насильственную борьбу в одинаковой степени, как самодержавному, так и демократическому строю? Ведь они отрицают политическую деятельность в западноевропейских парламентских государствах, за что и исключены соц.-д.-ами из международных социалистических конгрессов? Ведь именем анархиста означают сторонника насильственного способа борьбы, применяемого повсюду, независимо от политического устройства государства?
Всё это может быть верно лишь относительно отдельных личностей анархистов, известных миру своими смелыми протестами[3]; может быть верно и относительно некоторых анархистских групп, пытающихся в моменты внезапных крупных взрывов рабочих масс, расширить последние по возможности дальше и дойти на этом пути до рабочей революции. Но отдельные голые протесты не в состоянии, конечно, создать революционного течения, а случайные, революционно настроенные группы не в состоянии передать это своё настроение более широкому движению; анархистское учение оказывается неспособным удержаться на высоте действительно непримиримого революционизма и выразить собою переворотную позицию рабов современного общества. Таким образом, по отношению ко всему современному анархистскому движению, вышеприведённое ходячее о нём мнение совершенно расходится с действительностью.
В настоящее время мы имеем уже не только в кругах западноевропейской интеллигенции довольно широкие течения вполне безобидного анархизма художников и литераторов, «салонного анархизма», но и среди профессионального рабочего движения – широкую анархистскую пропаганду в виде французского анархистского синдикализма, попытка которого революционизировать французский тред-юнионизм даёт в результате прежде всего легализацию анархизма. Нет ни одного анархистского теоретика, который поставил бы себе задачей и сумел обосновать твёрдо взгляд, что освобождение рабочего класса мыслимо только как насильственный акт восстания, подготовление которого требует скрытой от глаз закона конспирации во всём цивилизованном мире. В этом отношении у теоретиков анархизма встречаешь лишь сбивчивые, двусмысленные ответы, почти в такой же степени, как у антибернштейнианцев марксистов. Кропоткин напр. говорит: «Наше дело» - открыть тенденции современного // (с. 305) исторического процесса, осуществить их и разрушить стеснительные учреждения и предрассудки. «Это всё, что мы можем сделать, как мирным, так и революционным путём» («Анархия, её философия, её идеал», стр. 58. Курсив наш).
Эта сбивчивость современного анархистского учения по вопросу о «насильственном способе действий» непосредственно связана с неясностью, спутанностью его взгляда на значение политической свободы для акта освобождения рабочего класса. В брошюре: «Распадение современного строя» Кропоткин, рассказывая довольно обстоятельно (стр. 34-40) о том, каким пустым звуком является политическая свобода для революционных рабочих движений; объясняя, что в виде политической свободы буржуазия предоставляет пролетариату лишь свободу того, что для неё оказалось совершенно безопасным; вместе с тем , «с другой стороны», как и марксисты, перечёркивая всё только что написанное, несколько раз заявляет: но из сказанного совсем не следует, что рабочие не должны защищать уже завоёванных прав или не бороться за достижение новых; они не должны только выжидать и выпрашивать их у государства, а должны «взять» их «сами». Точь-в-точь также марксист, не отрицая того, что политическая свобода необходима буржуазии для её полного господства, уверяет, что соц.-д.-ия тем не менее борется за конституцию только ради пролетариата.
Повидимому, и для анархиста политическая свобода, в конечном счёте, облегчает акт освобождения рабочих, а отсюда уже само собою следует, что «насильственный способ действия» должен меняться и ослабляться вместе с прогрессом завоёвываемых прав. Анархисты своим отрицанием государства отказываются только от права выбора в центральные законодательные и исполнительные органы; но политическая свобода необходима для них не меньше чем для соц.-д.-ов, ради воспитания рабочих, развития их экономических и кооперативных организаций. Поэтому анархисты в России будут добиваться демократического строя не меньше других партий, а напротив больше, поскольку они стараются быть «более революционными» (см. передовые статьи №№ 1 и 4 «Хлеба и воли»).
Нам сделают, пожалуй, возражение, что русские анархисты своей критикой демократического законодательства охлаждают пыл «революционной атаки» пролетариата на самодержавие. Этого, в самом деле, как будто следовало бы ожидать. В действительности однако происходит, повидимому, противоположное; ибо иначе как же объяснить глубокую и интимную связь русского анархизма с с.-р.-им направлением. Дело объясняется следующим образом. Ущерб с.-р.-кому идеалу, наносимый анархистской критикой, во сто крат вознаграждается той прибылью, которую получают с.-р.-ы от анархистской проповеди… // (с. 306) антигосударственности. Если последнюю рассмотреть поближе, то окажется, что она почти ничем не отличается от той агитации, которую все русские революционеры выражают в словах: «долой самодержавие!» В обсуждаемом «Предисловии» Кропоткина читаем:
«Анархисты стремятся... не усилить государственную власть, а ослабить её, раздробить её, и территориально, и в её отправлениях, и в конце концов совершенно уничтожить её». (Стр.III).
Вот как анархисты разрушают государство. Чего только нельзя подвести под эту детски наивную формулу! На её основании, польские, литовские, еврейские и всевозможные кавказские патриоты своей борьбой за национальную независимость или автономию, за распадение русской империи – разрушают современное государство. И это не только наше «теоретическое» предположение: достаточно вспомнить, как на недавнем съезде в Женеве русские анархисты, при восторженных рукоплесканиях с.-р.-ов, очищали кавказский социализм от соц.-д.-кой государственности при помощи кавказских патриотов. Но мало того. Всякое ограничение «централизованной государственной власти» есть, равным образом, шаг по пути к разрушению государства. Ограничение самодержавного царя законодательной палатой, «ослабление» исполнительной власти, путём преобразования монархии в республику – всё это ступени «ослабления государственной власти» «в её отправлениях», так чтобы «в конце концов совершенно уничтожить её», всё это этапы постепенного анархистского разрушения государства.
После вышесказанного понятно, как великолепно можно украсить конституционные планы антигосударственностью русских анархистов. В самом деле, ведь «скорейшее низвержение царизма» не есть какая либо либеральная затея, а… первый шаг по пути к осуществлению конечной цели самого непримиримого социализма, анархистского идеала. Если в некоторых революционных кругах возглас: долой самодержавие, да здравствует конституция! – сделался уже немножко неприличным, то либеральничающие студенты с успехом и без малейшего для себя ущерба могут заменить его Кропоткинским анархическим принципом.
Бакунинская антигосударственность не отличсает, конечно, от Кропоткинской. Поэтому всякий хранитель идей семидесятых годов, каким бы он ни становился конституционалистом и государственником, всегда стоял и будет стоять за анархизм Бакунина, против государственности марксистов. Ибо Бакунинская программа «разрушения государства в первый день революции», применённая к России, становилась здесь неминуемо, - несмотря на мнимые усилия бакунистов к противоположному, - программой борьбы с существующей формой государства, с царизмом. Это видно хотя бы из следующих слов самого Бакунина: // (с. 307)
«Втолковать.., показать ему (народу), как все чиновничьи, помещичьи, поповские и кулацкие неистовства, разбои, грабёжи, от которых ему нет житья, идут прямо от царской власти, опираются на неё и возможны только благодаря ей; доказать ему, одним словом, что столь ненавистное ему государство – это сам царь и ничто иное, какцарь – вот прямая и теперь главная обязанность революционной пропаганды» (цитировано в брошюре Невзорова: «Отказываемся ли…» и т.д., стр. 29. Курсив наш).
Революционер «Земли и Воли» не думал объявлять войну государствам, а лишь прокладывал себе постепенно дорогу к программе борьбы с русским деспотизмом. В литературе бакунистов, взять ли «Общину», или «Землю и Волю», постоянно встречаешь заявления о том, что бунтари, отказавшись от утопических, неосновательных надежд первых народников на возможность немедленного социалистического переустройства России, сводят предстоящий переворот к достижимому, т.е. к обобществлению земли и упразднению государства. Так что из всех существующих в России паразитов, землевладелец считает возможным упразднить лишь класс помещиков и тем не менее обещает в результате этого переворота полное уничтожение государства. Чудо это возможно, конечно, лишь на основании сказок о русском коммунистическом народе, который, - пади только самодержавие, - воздвигнет немедленно не государство, а… «свободную федерацию» «свободных общин». Таким образом, благодаря народническим сказкам, землеволец всё время борется, - правда, «стыдливо» - не с государством, а только с самодержавием. Поэтому, когда он даже делается народовольцем, когда ясно выставляет свою программу оздоровления русского государства, не перестаёт повторять пустых анархистских фраз о «низвержении государства», «свободной федерации» и т.п. Так что в литературе «Народной Воли» не трудно встретить на одной и той же странице и «низвержение государства», и «созвание земского собора», как различные лишь наименования для одного и того же народовольческого дела.
Как мы уже видели (см. выше, стр. 296-297, 300, 302), Кропоткин, поскольку позволяют обстоятельства, старается всячески удержать для России старую землевольческую программу: обобществление земли и упразднение государства. Для этого требуется, удержать у себя в первобытной простоте все народнические утопии. Но Кропоткин оказался способным на нечто большее. Его анархистская теория распространила русскую самобытную сказку про «коммунистический народ» на все «народы» и даже на общества древних рабовладельцев и средневековых торговцев.
В брошюре: «Анархия, её философия – её идеал» Кропоткин в следующих словах формулирует свой взгляд на государство, как общий вывод из своих «исторических исследований» по этому предмету: // (с. 308)
«Государство представляет собою… форму общественной жизни, создавшуюся лишь очень недавно у наших европейских обществ. Человек существовал уже в течение целых тысячелетий, прежде чем образовались первые государства; Греция и Рим процветали уже целые века до появления Македонской и Римской империй; а для нас, современных европейцев, государства существуют, собственно говоря, только с шестнадцатого столетия. Именно тогда завершилось уничтожение свободных общин, и создалось то общество взаимного страхования между военной и судебной властью, землевладельцами и капиталистами, которое называется государством» (стр. 37. Курсив наш).
Итак, в древней Греции и Риме государство появилось лишь в момент возникновения Македонской и Римской империи. Анархист не находит возможным признать государством даже Римскую республику. А что касается Греции, до порабощения её македонскими царями, там уж безусловно откажется открыть хоть бы малейший след существования государства. Организации, известные до сих пор в истории под именем греческих государств, были, надо думать… «вольными», «анархическими общинами». Такими же счастливыми, безгосударственными коммунами были также и средневековые города. Если марксисты поют бесконечные дифирамбы заслугам тогдашней буржуазии в области культуры и промышленности, то Кропоткин, сверх того, республиканское устройство её городов возводит на высоту коммунистического общежития. В промышленных и торговых городах Средних веков, так же как и в «вольной общине – Великом Новгороде», «барыши от торговли доставались не отдельным купцам, а опять таки всем – городу» («Хлеб и воля», стр. 33. Курсив наш). Таким образом, отец анархического коммунизма старается использовать в качестве источника возвышенной социалистической веры даже коммунизм торговцев и ушкуйников. При этом, конечно, холопы в Новгороде, пролетарии в средневековых городах оказываются недостойными, при подсчёте анархиста, быть включёнными в число «всех», т.е. в число человеческих существ, живущих в этих «райских оазисах».
Как показывают последние строки вышеприведённой цитаты, даже Кропоткин, как бы он этого не желал, не в состоянии мыслить совершенно чистую «государственность», и притом так, чтобы её можно было наблюдать только в «империях», как требует этого вся цитата. Но идеалистическая формула повелевает «доказать»«ненужность государства», егомаловажность во всём историческом развитии. В силу этого мотива отец анархизма так и решил признать государство на протяжении истории только там, где увидит более или менее похожую на русское самодержавие, деспотию. Поэтому в Средние века государства не существуют, появляются они только в // (с. 309) XVI ст., т.е. тогда, когда возникают крупные, централизованные абсолютные монархии.
Не подлежит, таким образом, ни малейшему сомнению, что анархисты (Кропоткинское учение о государстве признаётся всеми анархистами) не видят сущности государства, не знают его основы, хотя и взялись быть специалистами в этой области. Анархисты не видят государства, являющегося неволею рабов всех веков, государства, которое возникло, как организация этой неволи, и которое может погибнуть только с прекращением её. Они не видят государства, тяготеющего над рабами древнего мира и организованного «анархическими» общинами «безгосударственных» греков. Они не видят государства, тяготеющего над крепостными Средних веков, воздвигнутого дворянами, сеньёрами, феодалами ещё тогда, когда они обходились, по мнению Кропоткина, без государства, без центральной монархической власти. Анархисты не видят и современного государства, той тюрьмы, в которой большинство человечества рождается рабами, обречёнными на пожизненную каторгу ручного труда. Анархисту и в голову не приходит понимать под государством всю сумму гнёта, господства, которое проявляют человек над человеком, господствующие над порабощёнными.
Анархисты объявляют войну лишь тому государственному гнёту, которому подвергается само привилегированное общество, который испытывали сами греческие рабовладельцы со стороны македонских царей, римские патриции со стороны своих императоров, средневековая буржуазия и шляхта – со стороны посягающих на их «золотую свободу» абсолютных монархов. Уничтожить государство анархизму не по силам: он, повторяем, не знает его источника, его основы, его сущностию
После всего вышесказанного понятно, что в той «анархистской» революции в России, план которой предложил Кропоткин в рассматриваемой нами его статье 92 года, современное государство, вопреки всем надеждам и уверениям анархиста, не только не разрушается, но даже не ослабляется.
[1] В брошюре Кропоткина: «Анархия, её философия – её идеал» читаем на стр. 13:
«Политическая экономия, бывшая в начале своего существования изучением богатства народов, становится теперь изучением богатства личностей. Она интересуется не столько тем, ведёт ли данная нация крупную внешнюю торговлю, сколько тем, - есть ли достаточно хлеба в хижине крестьянина или рабочего? Она стучится во все двери – в дворцы и в трущобы – спрашивая как у богатого, так и у бедного: "в какой степени удовлетворены ваши потребности в необходимом и в предметах роскоши?". И, убедившись, что у девяти десятых человечества не удовлетворены даже самые настоятельные потребности, она ставит себе тот же вопрос, который поставил бы себе физиолог, изучающий какое-нибудь животное или растение, а именно: "Каким путём возможно удовлетворить потребностям всех с наименьшей тратой сил? Каким образом может общество обеспечить каждому, а следовательно и всем, наибольшую сумму благосостояния и счастья?"».
Утопия Кропоткина о роли современной науки заставляет его высказать в нескольких строках столько фальши, сколько можно услышать разве от самых заурядных жрецов официальной науки. Вышеприведённый дифирамб покажется, мы думаем, чересчур уж тошным даже специалистам этого дела – жоресистам и струвистам, поющим песни беспорочным «служителям науки» (См. след. стр.).
[2] «Если бы французской или немецкой «интеллигенции» сороковых годов кто-нибудь посоветовал оставить всякую мысль о вовлечении народа в борьбу с правительством… интеллигенция встретила бы подобный совет по меньшей мере с негодующим удивлением» (Плех., стр. 24).
[3] Мы, однако, не имеем здесь в виду покушений, совершаемых в Испании и других странах «против отдельных тиранов», которые столь же мало свидетельствуют о непримиримости анархистов с классовым строем, как и покушения «Боевой организации» - о такой же непримиримости с.-р.-ов.
[iii] Подчёркнуто Кропоткиным.
Стремление к научности, в качестве самой первой заповеди, представляет одну из дорожек, по которой анархистские теории неудержимо направляются туда, куда их зовёт Толстой, - к полной легализации по примеру социализма. На этом пути они моментально превращаются в… салонный анархизм. Такая участь уже несколько раз, в продолжение одного десятилетия, постигла, между прочим, немецкие анархические направления, в лице их берлинских органов. Основанный недавно «Der Anarchist», с твёрдым решением держаться на почве революционного рабочего движения, кажется, тем не менее, вряд ли избегнет участи своих предшественников, как видно из следующего: «В продолжение последних двадцати лет важнейшая его (анархизма) деятельность состоит не столько в достижении позотивных целей, сколько в идейном и философском углублении собственного миросозерцания… В умственной жизни Франции анархизм уже давно играет руководящую роль; грядущая литература не преминет наверно констатировать, наконец, что весь натурализм, в действительности, не что другое, как вывод из анархистской идеи» (№ 4, 1904 г.).
[v] Подчёркнуто Кропоткиным.
[vi] Подчёркнуто Кропоткиным.
[ix] Подчёркнуто у Кропоткина.