История профсоюзов

Айнзафт С. Первый этап профессионального движения в России (1905-07). Вып. 1

Большаков В.П. О том, чего не было

Большаков В.П. Что ты можешь противопоставить хозяину

Бухбиндер Н.А. Зубатовщина и рабочее движение в России

Вольский А. Умственный рабочий. - Междунар. Лит. Содр-во, 1968

Галили З. Лидеры меньшевиков в русской революции

Гарви П.А. Профсоюзы и кооперация после революции (1917-1921)

Дмитревский В.И. Пятницкий

Дойков Ю.В. А.А. Евдокимов: Судьба пророка в России

Железные люди железной дороги

Ионов И.Н. Профсоюзы рабочих Москвы в революции 1905-1907 гг.

Краткая история стачки текстильщиков Иваново-Кинешемской Промышленной Области

ЛИИЖТ на службе Родины. - Л., 1984

Магистраль имени Октября. - М., 1990

Никишин А. 20 лет азербайджанских горнорабочих. - Баку, 1926

Носач В.И. Профсоюзы России: драматические уроки. 1917-1921 гг.

Носач В.И., Зверева Н.Д. Расстрельные 30-е годы и профсоюзы.

Поспеловский Д.В. На путях к рабочему праву

Рабочие - предприниматели - власть в XX веке. Часть 2

Сивайкин Е.А. Молодёжная политика профсоюзов...

Станкевич И.П. Базовый семинар для рядовых и новых членов профсоюза

Че-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий

Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии

Шулятиков В.М. Трэд-юнионистская опасность. - М., 1907

Pirani S. The Russian Revolution in Retreat, 1920-24


/ Главная / Архивохранилище / Библиотека / Исследования и публицистика / Вольский А. Умственный рабочий. - Междунар. Лит. Содр-во, 1968

Благотворная роль старых идеалов

2018-01-26

Какое место во всём современном движении России занимает Кропоткин и его последователи?

Прежде всего, «анархические принципы» Кропоткина не указывают и не требуют вовсе от революционера в России какого-либо нового, особого дела. Дело анархиста Кропоткина есть дело русских // (с. 310) революционеров вообще, как оно выражалось и сознавалось ими до тех пор. В строках, непосредственно следующих за вышеприведёнными цитатами обсуждаемой статьи, весь анархизм сводится для России самим его основателем до роли простой формы, в которой дело русского революционера достигает своего наиболее полного осуществления. Анархизм, по мнению его основателя, есть лучшее средство осуществления стремлений всех русских революционеров.

Кропоткин, доказав, как мы видели выше, необходимость народного восстания для «ослабления и ограничения централизованной государственной власти», т.е. для «скорейшего низвержения царизма», определив это будущее восстание, как восстание крестьянское, в дальнейшем старается объяснить, насколько для осуществления упомянутых целей гораздо более пригоден анархизм, нежели «государственный социализм». Между тем как последний, рассуждает он, передавая дело земельного преобразования в руки провозглашаемого им земского собора, с самого начала готовит ограничение крестьянского восстания, анархизм вызовет в крестьянах, при отнятии ими земель у помещиков, наиболее «личного почина, личной деятельности», заставит их «ничего не ждать от каких то спасителей», не позволит «новой государственной централизации мешать силе и глубине движения». Для успеха крестьянского восстания, для его наибольшего расширения – «нужно принять анархистскую программу», заключает Кропоткин.

Если после этого поставить вопрос, в чём же заключается сущность того анархического переворота, того пути к «бесгосударственности», который предполагался Кропоткиным в 92 г., то приходится ответить, что основная идея анархистской программы для России заключается в… крестьянском восстании, в аграрной революции.

До конца 90-х г.г. отец русского анархизма мог радоваться редкому счастью, выпавшему на его долю: не имея в России почти никаких последователей собственной анархической доктрины, он насчитывал бесчисленное множество сторонников основного пункта своей безгосударственной программы – аграрного переворота, - не только в лице антимарксистских революционеров, но и в лице всей народнической интеллигенции. Это замечательное счастье русских анархистов выразилось наконец в том, что сущность, основная идея программы Кропоткинского безгосударственного социализма – аграрная революция – нашла своих усердных и систематических пропагандистов в лице целой партии… самых твёрдых государственников, самых беззаветных конституционалистов – соц.-р.-ов. И ученики Кропоткина искренне радовались такому своему своеобразному счастью. Передовица № 9 «Хлеба и Воли» рассказывает о том, что анархисты с большим удовольствием приветствовали рождение // (с. 311) партии соц.-р.-ов и их «Аграрной Лиги». В то время они были недовольны лишь тем, что соц.-р.-ры замалчивают якобы факт заимствования ими у анархистов и философии, и аграрной программы. (Такой упрёк нам случилось слышать со стороны анархистов на одном публичном собрании в Женеве в конце 1903 г.). Но дело, конечно, не в заимствовании, а в том, теснейшем родстве, в котором остаются русские анархисты и их отец со всеми элементами объединяющимися в партию соц.-р.-ов.

Мы уже отметили выше, что Кропоткин является лучшим «хранителем идей 70-х г.г.». Последние естественно и составляют непрерывающуюся первоначальную родственную связь между ним и прочими «хранителями». Эти родственные узы почему-то вовсе не ослабляются от того, что Кропоткин выступает, как анархистский проповедник разрушения тех самых культурных форм Запада, обожателями которых является в настоящее время большинство «хранителей идей 70-х г.г.». Дело объясняется тем, что вся анархистская доктрина Кропоткина есть лишь система, распространяющая фикции и иллюзии русского народника 70-х г.г. на всю историю и на весь мир. Таким образом, нападение отца современной анархии на западноевропейский строй не есть нападение настоящего противника этого строя – рабочего класса, рабов цивилизованного общества, а лишь утопическое нападение русского народника. Вот почему родственные узы между Кропоткиным и Михайловским никогда не прерывались и остаются в полной своей первоначальной силе, хотя с виду, формально, развитие идей каждого из них идёт как будто в противоположном направлении, и первый отвергает то, что столь высоко чтил второй – европейскую демократию.

Применительно к России, к предстоящему ей перевороту, вся анархистская теория Кропоткина есть лучшее средство сохранения «наследства» в его первоначальном виде, сохранения всех фикций и утопий народничества вместе с тем обманчиво-революционным блеском, которым оно обладало в 70-ые годы. В самом деле, в 92 г. никто уже из русских революционеров не был в состоянии в такой степени, как отец современной анархии, считать Россию абсолютно земледельческой страной, сводить всё предстоящее ей преобразование исключительно к аграрному перевороту, удерживать в неприкосновенности землевольческую программу, по которой «история, поставившая на первый план в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным»[1]. В такой первобытной чистоте формулы и утопии народничества удерживались // (с. 312) в то время, в первой половине 90-х г.г., уже только господами В.В., вполне легальной, а то и верноподданнической интеллигенцией. Да, широка родня отца русского анархизма!

Но Кропоткин так приспособил свою анархистскую теорию, что она спасает веру не только во все народнические сказки о коммунистическом духе русского народа, но и веру в революционные перспективы русского аграрного социализма, веру в бунтовской дух русского крестьянства. Самобытной русской сказке об «общинном духе» «социалистического» «трудового крестьянства» он рассчитывает дать «научное обоснование» таким образом, что, распространив эту сказку на все народы, он получает «учение» о могуществе «народного творчества», которым повсюду «во все времена создавались все формы общежития», уродуемые лишь впоследствии «насевшею на общество властью»[2]. Из девственной мысли народника, «неискалеченной» ни в малейшей даже доле «классовой точкой зрения», он взялся создать «философию» всемирного социалистического переворота, который прекратит неволю современных рабов, устанавливая «справедливый строй» на основании забытых ныне принципов общечеловеческой «солидарности» и «взаимопомощи»[3].

При помощи таких сооружений «научного анархизма», получается – легче, чем всяким другим способом – тот излюбленный всеми хранителями, всевозможными с.-р.-ами, туман, среди которого в низвергнувшей самодержавие России так легко, без пролетарской, рабочей революции, лишь посредством совместных усилий «социалистической интеллигенции» и «социалистического крестьянства», вырастет славное мужицкое царство, не классовое, не буржуазное государство, а антикапиталистическое общество.

Таким образом, Кропоткин и его ученики отличаются от народоправцев, с.-р.-ов и т.п. тем, что ещё в большей степени, чем эти «хранители наследства», хотят окутать покрывалом из социалистичесчких фикций и анархистских фраз простой процесс революционной европеизации России, процесс совершения ею, по собственному указанию Кропоткина, той самой революции, которая совершена Англией и Францией прошлых столетий. Ещё в большей степени чем с.-р.-ы они стремятся придать лишь социалистическое название той буржуазной революции, к которой стремился русский революционер всё время, не отдавая себе в этом отчёта, и к которой он стремится сознательно со времени нарождения русской с.-д.-ии.

Поэтому от учеников Кропоткина надо ожидать, в качестве первой их заслуги, исполнения в более совершенном виде той функции, которую // (с. 313) играли все «хранители» вообще и с.-р.-ы в частности, т.е. прежде всего превращения предстоящих народных восстаний в «революцию земледельческой страны», обуздывания и принижения планов возникающих рабочих восстаний, крестьянским из-за «землицы» движением, результатом которого может лишь быть превращение малоземельного крестьянства в экономически крепкое крестьянство, в «здоровую» сельскую буржуазию.

Действительно в такую именно позицию становится «Хлеб и Воля» в уже указанном нами выше месте, в № 9. Передовица этого номера рассказывает, как мы уже говорили, что соц.-р.-ы создали, казалось, свою программу совсем по формуле Кропоткина, но очень скоро вступили на ложный путь. Анархистский орган, приведя в качестве безошибочной программы ту же цитату Кропоткина, которая помещена выше, на стр. 302, доказывает, что с.-р.-ы поступили вопреки ей, не исходя от экономики к политике, а наоборот. Они начали политикой, и провозглашённому ими земскому собору предназначили дело экономического земельного преобразования, превратив, таким образом, крестьянское восстание в крестьянскую реформу. Анархист же такой ошибки не сделает. Он начнёт совершенно чистым экономическим крестьянским восстанием с целью захвата земли (Кропоткин и его ученики также не прочь пококетничать с «чистой экономикой»). Тогда только, посредством такого, достаточно сильного средства, он может рассчитывать на надлежащий успех также и в политике, на солидное «ограничение централизованной государственной власти, т.е. на настоящее», скорейшее низвержение царизма. Одним словом, смысл упомянутой передовицы «Хлеба и воли» таков: ссора между с.-р.-ами и анархистами начинается и может даже обостриться, но лишь потому, что с.-р.-ы изменяют собственному делу, аграрной революции, лишь потому, что они перестают быть с.-р.-ами и становятся с.-д.-ами, что в понимании анархистов значит – «перестают быть настоящими социалистами». Русский анархизм возникает и обособляется в самостоятельную партию для того, чтобы последовательно провести до конца с.-р.-овское дело.

Итак, своим выступлением, в виде рассмотренной выше статьи, отец русского анархизма торжественно записался в один из тех двух лагерей, на которые раскалывалась на протяжении 90-х г.г. русская, как легальная, так и нелегальная интеллигенция, и при этом он выбрал беспрекословнее, чем кто-либо другой, лагерь… «хранителей». Анархистское учение, о котором и его сторонники и противники воображают, будто оно представляет собой наиболее смелую, дальше всех идущую идею современности, учение, которым предполагается вывести всемирную борьбу рабочего класса из того болота, куда привела её соц.-д.-ая политика, это учение не нашло посоветовать русскому революционеру // (с. 314) ничего другого, как только сохранение во всей полноте программы старого движения, с которой он только что претерпел полное фиаско.

Как указано уже выше, глава современного анархизма, в то самое время, когда его фантазия столь легко создавала широкие планы повсеместных анархистских переворотов в духе якобы самого чистого, самого идеального, абсолютного коммунизма в русском общественном движении, где у него не было пока собственных последователей, должен был дарить свою симпатию всем по очереди «хранителям идей 70-х г.г.», как бы далеко не заходила их реакционность. Теоретик безгосударственности, поневоле, душой своей стоял на стороне государственников- народовольцев лавристов, на стороне проповедников конституционного рая – Степняка и его товарищей из лондонской «Вольной прессы» и либералов из «Накануне»; в самой России – на стороне не только подпольной работы либералов-народоправцев и соц.-р.-ов, но и на стороне мирных обывателей – Михайловских, Южаковых, Кривенко, Воронцовых, и пр. и пр. В моменты благородной борьбы за старые идеалы против зловредного новаторства марксистов, все эти элементы, духовно объединяясь, имеют на своей стороне также и полную симпатию анархистского мыслителя. Впрочем Кропоткин довольствовался лишь мимоходом бросаемыми стрелами в разрушителей общины, в экономическую метафизику, в доктринаризм теории стоимости и т.п. Но его ближайший соратник, Черкезов, выступает уже прямо на поле брани. Несколько ниже приведённых строк этого писателя послужат достаточной характеристикой русского анархиста в его роли хранителя:

…«Те из нас, русских социалистов, которые восприняли соц.-д.-ую доктрину и пользовались симпатиями Энгельса, Либкнехта и Ко, сделались непосредственными противниками революции и боролись с революционерами…».

«В то время когда просвещённая и мирная буржуазия восторгалась и прославляла мучеников русского деспотизма…, когда «Подпольная Россия» - эта, вышедшая из-под пера мужественного Степняка, галерея столь живых и привлекательных портретов русских революционеров – на всех языках обошла весь мир, когда честные люди различных общественных положений чувствовали симпатию к ним, когда женщины всего мира умилялись перед этими портретами, Плеханов боролся с ними; он боролся всё время, этот храбрый соц.-д-ат» («Pages d׳histoiresocialiste», 1, 1896, стр. 60-61. Курсив наш).

Вряд ли известный своим азартом хроникёр «Русского Богатства» Подарский, или Комов, этот enfantterrible соц.-др.-ов, которого они очень любят, но в любви к которому им стыдно признаться, вряд ли даже эти мужественнейшие из «хранителей» способны на более наглый задор, // (с. 315) чем вышеприведённая тирада; вряд ли даже Кривенко и Оболенские проявили когда-либо большее невежество и большую неспособность понять социалдемократические стремления, чем наш анархистский «мыслитель». Наконец, призвание в свидетельство против Плеханова всей «мирной и просвещённой буржуазии», «честных людей всех общественных положений» и «умиляющихся женщин» изобличают в анархистском учителе тошно-сентиментального либерала.

Таким образом, русский анархист оказался вполне приспособленным для формулировки той бесконечной обиды, которую нанесло русским «хранителям» соц.-дем.-ое течение вообще, а в частности и главным образом, его основатель; для выражения того негодования, которое просыпается в честной груди всякого «хранителя» при одном воспоминании о марксистах, и которое всегда их объединяло в одно целое для борьбы с зловредным революционным «новшеством».

Какая же это обида? Откуда она проистекает? Какова, наконец, историческая роль негодующих «хранителей»?

Ответ на эти вопросы облегчит нам ещё одна цитата из Черкезова, как типичного хранителя:

«Видели мы их (соц.-д.-ов) и у нас в России, призывающими рабочих, во имя социализма и классовой борьбы, воздержаться от участия в революционных манифестациях по делу замученной в крепости Ветровой (1897); а позднее мы читаем в их брошюрах и листках уверения, что «их социализм» может уживаться с безобразным страшилищем императорства, всё подавляющего и парализующего умственное и общественное развитие ста миллионов бесправных подданных» (доклад междун. рабочему конгрессу 1900 г. стр. 28).

Оказывается, что у того же Плеханова, которого Черкезов в предыдущей цитате зачисляет чуть ли не в прямые помощники русского правительства в деле подавления крамолы, у того же Плеханова с тем же Черкезовым есть общие враги, общая с ними борьба для одной общей цели.

Дело не только в общем враге – «императорстве». Об этом, конечно, нечего и говорить – тут анархист лишь непомерно громко почему-то кричит, как все вообще «хранители», рассчитывая этим пустым своим криком чего-нибудь добиться. Гораздо интереснее другой общий враг, свидетельствующий о более интимной близости обоих поссорившихся радикальных сынов отечества. Враг этот не менее общий, не менее несомненный чем первый и называется… «рабочемыслительство», «экономизм» тож.

Можно ли сравнивать средства, а главное успехи борьбы и «хранителя» и «новатора» против этого последнего их врага, против смеющего спорить с идеалами свободолюбивой интеллигенции «рабочемыслительства»? // (с. 316)

«Хранитель», неспособный в этом сложном деле ничего понять, ничего предпринять, смешивает без толку своего же брата Плеханова со своим же, не успевшим притом вырасти, врагом – рабочемыслителем и лишь истерически выкрикивает, стараясь как можно сильнее обругать гнусное новаторство, «могущее уживаться с безобразным страшилищем императорства», готовое даже войти в союз с этим страшилищем для подавления прекрасной революции интеллигента, перед которой «умиляются женщины всего мира».

Напротив, умный новатор – соц.-д.-т, который не менее неподвижного «хранителя» следит за опасностью нарождения рабочемыслительства, открывает тайну легализации профессионального и политического движения рабочих и возможность, согласно с ходом буржуазной жизни, перевоспитания русской «дикой черни», способной понять лишь требование хлеба, в культурный пролетариат, готовый всегда бороться за «социализм», прогресс и свободу, европеизацию России, одним словом, за полный идеал диберального общества (Черкезова в том числе). Не одному поколению радикальной интеллигенции, не желавшей, как и Черкезовы, ничего знать, кроме бессильных старых идеалов, ненавистный соц.-дем.-т самым старательным образом разъясняет её собственные интересы, с мельчайшими деталями излагает и вырабатывает план обуздания «дикой черни» и извлечения из неё послушных либеральному обществу «рабочих батальонов».

По прошествии полутора десятков лет устанавливается в России течение такого характера, каким его предвидел его основатель – Группа Освобождение Труда; появляется партия, принявшая все до последнего пункты его программы.

Правда, около того времени, когда Черкезов рассказывает анархистскому конгрессу небылицы про русских единомышленников «Либкнехта и Ко», Группа Осв. Тр. переживает кризис: «рабочемыслительство», против её ожиданий, широко разливается по России. Но верная, не менее Черкезова, патриотическим задачам либерального освобождения «обширной родины», она, в угоду всем хранителям, объявляет непримиримую войну «рабочемыслительству», и скоро собирает вокруг себя целый легион воспитанных ею Мартыновых, Лениных и пр., которые истребляют врага революционной интеллигенции превосходным, «хранителю» совершенно недоступным, оружием: они умеют заставить самих «сознательных» рабочих, «сам пролетариат» учить «дикую чернь» Черкезовским идеям, по которым исключительно рабочие экономические требования подобают лишь холопам, буржуазным тред-юнионистам.

Но как бы ни росли все эти патриотические заслуги искровцев перед жаждцщим конституции обществом, русская соц.-дем.-ия оказывается не в состоянии ни удовлетворить целиком непримиримых хранителей, // (с. 317) ни смыть окончательно свой первородный грех перед ними. Хранители в этом отношении ненасытны и неумолимы.

В самом деле, хотя Плеханов, предъявляет Черкезову всю свою полемику с экономистами, «Искру» первых лет и все её издания за это время, всё содержание которых сводится к борьбе с ненавистным Черкезову «рабочемыслительством», отрицавшим участие рабочих в демонстрациях интеллигенции и общенациональную задачу борьбы со «страшилищем императорства», - хранитель всё же не перестаёт считать самого Плеханова изменником этому патриотическому делу до тех пор, пока последний не отрекётся от соц.-дем.-изма.

Ибо, по убеждению Черкезова, как показывает последняя цитата, именно соц.-дем.-изм накликал беду: соц.-дем.-ты всё время внушали рабочим мысль об особой от прочих революционеров рабочей партии, об особых от интеллигенции и общества рабочих стремлениях, сами попусту болтали о самостоятельности пролетарской борьбы за исключительно рабочие, исключительно пролетарские интересы, о классовой борьбе со всем обществом.

В ответ на такой упрёк, Плеханов предъявляет не менее обильные, чем раньше, документы (и старые и новые), свидетельствующие о том, что вся «чисто-пролетарская» проповедь должна служить и служит лишь средством «вовлечения рабочих в политическую борьбу», «обеспечения обществу поддержки рабочих предместий»; что экономическая стадия всеми марксистами везде устанавливалась с твёрдым намерением превратить её при первой возможности в «политическую»; что к «экономизму» соц.-д.-ты прибегли лишь тогда, когда они убедились, что нет у русского революционера другого средства приобретения доверия рабочих и вовлечения масс в борьбу с «императорством».

Но все эти разъяснения не только не успокаивают Черкезова, но напротив вызывают в нём тот прилив ярости, который мы наблюдали выше (стр.314). С невыносимой болью он вспоминает только об одном – об основном предательстве Плеханова, о разрушении им старых кумиров, старых средств вовлечения рабочего люда в революцию.

В самом деле – был у русского революционера прекрасный самобытный социализм; прекрасно вовлекал он рабочих в политическую борьбу, как показывает история Народной Воли; прекрасно их воспитывал, превращая немедленно в самоотверженных борцов террористов за конституцию; не допускал к ним никаких превратных идей об особых классовых интересах пролетариата, а, напротив, внушал всегда патриотическое единение со всем народом, со всем обществом. И вот изменник Плеханов осмелился святотатственно осмеять это величие идей 70-х годов и, собрав около себя все элементы оппортунизма и // (с. 318) постепеновщины, поставил на это место негодное учение немецких государственников с его метафизической «классовой точкой зрения».

Для настоящего русского революционера, не поддающегося немецкой интриге, не испорченного немецким государственным духом, для анархиста, идеалы 70-х г.г. должны быть, как видно из упомянутой цитаты, неприкосновенной святыней, не подлежащей никакой критике, никакому сомнению. Даже идеи якобизма, государственности, те самые, которые укрепляет немецкая соц.-д.-ия, наряду с Бисмарками, для истребления революционного «безгосударственного коммунизма»; даже эти идеи, там, в храме 70-х г.г., хотя и нашли своих ярких выразителей в лице Ткачёвых, Тихомировых и всех других народовольцев, общего величия не нарушают и даже почему-то совсем не обращают внимания нашего столь строго-принципиального анархиста.

С другой стороны, как уже отмечено выше (см. стр. 269), критика русского самобытного социализма, проведённая в сочинениях Плеханова, вполне почтительна и очень снисходительна. Она старается показать, что социализм семидесятников не был даже и зачатком реальной борьбы рабочего класса в России, не потому, что он не желал её, а потому что по объективным условиям исторического развития эта борьба не могла быть предпринятой в тогдашней России. По той же самой причине, а не в силу какого-либо непролетарского интереса, первобытный социализм вводил в заблуждение своею утопией рабочие массы. Это неизбежное заблуждение самого революционера ничуть не подвергает сомнению чистоты его социалистических стремлений и идеалов. Поэтому, как основатель соц.-дем.-изма, так и все его ученики считают себя, вполне последовательно, продолжателями прошлого социалистического движения, реализаторами его идеалов.

Но даже такое благочестивое отношение соц.-дем-ии к идеалам 70-х г.г. представляется в глазах всех неподвижных их хранителей святотатством и изменою. Святотатством является уже присоединение одного слова – «утопический» - к названию самобытного социализма. Изменою является один намёк на то, что успех семидесятника не принёс бы ещё освобождения рабочему классу.

Всякий защитник идеалов 70-х г.г., к какой бы категории хранителей он не принадлежал, - консервативный ли он народник или же прогрессивный радикал, действует ли он в подполье или на глазах царской полиции, - непоколебимо убеждён, что он служит делу социализма, делу революции именно своею верностью старым идеалам, своею неподвижностью, своей непреклонной решимостью не допускать «революционного новаторства». Он чувствует, что только перед лицом этих старых идеалов он в состоянии удержать веру в себя, как в настоящего социалиста, непримиримого революционера. Ещё в конце 70-х г.г. Михайловский (в статье о марксизме против Жуковского) признавал, // (с. 319) что русский радикал попадает в трагическое положение в ту минуту, когда отказывается от надежды удержать движение вперёд всего окружающего его мира – ему тогда предстоит не только сделаться обыкновенным марксистом-постепеновцем, но даже собственноручно вываривать мужика в фабричном котле, записываться в ряды Колупаевых и Разуваевых.

Когда появились первые русские соц.-дем.-ты, превращаясь из самых крайних с виду революционеров, бакунистов в марксистских постепеновцев, а ещё более, когда появился легальный марксизм, струвизм, заявивший о своём решении пойти на выучку к капитализму, все приверженцы старых идеалов увидели во всём этом подтверждение верности своего взгляда, по которому лишь неподвижность обеспечивает социалистическую и революционную непримиримость.

И вдруг – среди этой растущей уверенности хранителей в собственной беспорочности – неожиданная участь выпадает на их долю. Великие идеи 70-х г.г., которые должны были радикальнейшим образом предохранить их от марксистской постепеновщины, очутились внезапно в самом фокусе наиболее оппортунистического течения в оппортунистическом марксизме. Голос старых русских идеалов раздался в самом лагере ненавистных марксистов; но голосом этим заговорил мессия того «критического» направления, которое выступило на открытую защиту современного строя против несправедливых якобы на него нападок со стороны ортодоксальных марксистов. Громко возликовали хранители по поводу своей победы; но, увы! – это была победа бернштейнианства, - пречистые идеи 70-х г.г. праздновали своё торжество, как «ревизионизм» марксизма, как открытая защита буржуазного общества.

«Критический» ученик Маркса пропел с соответственными вариациями всю песню самобытного русского социализма, с начала до конца.

Песня эта в России распевалась всё время на одну и ту же мелодию:

- Историческое развитие направляется не только сообразно объективно сущему, но и сообразно субъективно желательному. Русское общество не дошло ещё до тех уродливых форм развитого капитализма, которые сосредоточивают все богатства в руках горсти плутократов. В России главное орудие труда – земля находится пока в руках большинства населения, среди которых уцелели ещё при том, правда в слабой степени, остатки первобытного коммунизма. Такое общество, если только развязать ему руки, прекратит дальнейшее нежелательное усиление капитализма и направит своё развитие к свободе, равенству и братству, к социализму. // (с. 320)

В передаче Бернштейна для всего цивилизованного мира та же песня звучит следующим образом:

- Вся история и всё будущее современного общества определяется не только материальными, но и идеальными моментами – сознанием права, идейными соображениями целесообразности и проч. Современное цивилизованное общество вовсе не так уродливо, как представлялось Марксу. Оно оказалось в состоянии радикальным образом улучшить положение громадных слоёв пролетариата. Не все свои богатства оно передаёт горсти магнатов капитала, а разделяет их и среди многочисленных средних классов, которых оно вовсе не желает экспроприировать. Такое общество без всякой насильственной революции превратится в своём дальнейшем развитии в социалистическое.

Итак, «Бернштейниада» вполне выяснила роль великих идеалов 70-х годов. Эти идеалы боролись всё время с марксизмом не против его оппортунизма, как они старались всех убедить, а ради того, что поставил себе целью ревизионизм, ради окончательного истребления тех пролетарских ноток, которые оставались в нём со времён его молодости.

Обогащение марксизма идеями 70-х г.г. давало и даёт в результате лишь течения, наиболее враждебные пролетарскому революционизму. Для соглашения с марксизмом, идеи 70-х г.г. выбирают для себя наиболее буржуазные формы последнего. Специальная защитница этих идей в русском подпольном движении, партия с-р-ов, проявляется, как реформистское крыло русского социалистического движения, несмотря на все её усилия скрыть эту свою позицию производимыми ею от времени до времени нападками на западноевропейских бернштейнианцев. Такие нападки в состоянии делать, конечно, лишь более знающие представители с-р-ов, те именно, которые в своё время, хоть короткий момент, были марксистами. Заучив ортодоксальные фразы у вожаков соц-дем-ии, с-р-ие деятели пускают их в ход смотря по нужде для того, чтобы, закрываясь ими как щитом, неусыпно вести своё дело, дело бернштейнианцев, дело вытравления всех революционных пролетарских ноток в марксизме, или вернее даже воспоминания о них:

Старые идеалы 70-х годов в новом революционном движении 90-х г.г. создали своё обширное течение, чтобы отстоять дело интеллигента – политическую свободу – перед рабочим делом, перед рабочей революцией, которая могла возникнуть при опасных опытах социалдемократии с рабочим движением, могла возникнуть вопреки всей её осторожности – вопреки всем её желаниям и планам. И действительно, в движении последних лет были моменты, которые сочли опасными для целей интеллигента даже люди, не столь сильно пугающиеся рабочего движения, как с-р-ы. Так, в конце 90-х годов «Группа Освобожд. Труда» постоянно предостерегала молодых соц-д-ов от опасного «стачкизма» // (с. 321) и наконец объявила упорную борьбу своей собственной заблудившейся партии.

Русской интеллигенции понадобилась партия, которая, не занимаясь вовсе никакими новшествами, защищала бы старую испытанную программу интеллигента и не делала бы ни малейших попустительств по отношению к самостоятельному рабочему движению. «Измена свободе и социализму – всякий тайный кружок с неполитическими задачами… Рабочим разрешаются лишь кружки рекрутов политического террора». Вот что говорили всё время идеалы 70-х годов. Наконец, чтобы основательно предотвратить могущую возникнуть борьбу рабочих против всех хозяев, идеалы 70-х г.г. посоветовали ввести в революцию самих российских хозяев, конечно, «трудовых», коммунистически-крестьянских.

Вот почему наиболее «революционная российская партия» оказалась наиболее бернштейнианской. Желая сильнее других борьбы исключительно за политическую свободу российского буржуазного общества, она должна была для этой цели сильнее всех прочих требовать обуздания чисто-рабочей борьбы. Высшая степень интеллигентского революционизма требует высшей степени оппортунизма на почве рабочего движения. В силу этого же закона отец немецкого оппортунизма является наиболее горячим в своей партии защитником политической всеобщей стачки, а Жорес, защитник мирного развития социалистической Франции, упрекает в антиреволюционности ортодоксальную социалдемократию императорской Германии. В силу таких же самых стремлений, русская соц-дем-ия проповедует «сидение по домам» в момент экономической всеобщей стачки, чтобы подготовить возможность объявить вооружённое восстание за конституцию.

Все подобные явления проистекают из одной общей задачи всех современных революционных и социалистических партий образованного общества: предохранить мир от рабочей революции и продолжать дело завоевания демократической свободы, дело незавершившихся буржуазных революций. Все эти явления освещаются лучше всего российскими социалистическими партиями. «Пролетарская» партия соц-дем-ов берёт на себя работу переделывания пролетарских бунтов в революционное движение российского либерализма. «Наиболее революционные» партии с-р-ов и анархистов, добившись от соц-д-ии наибольшей степени обуздания экономического стачкизма, чисто рабочих бунтов, надеются с помощью старой революционной традиции вызвать у превращённого в слугу либералов пролетариата наивысшую степень интеллигентского революционизма.

Все российские социалистические партии готовят одну и ту же буржуазную революцию, удовлетворяя своими специфическими программами различные её моменты, различные её потребности. «Пролетарская» // (с. 321) партия, которая несёт самую трудную задачу превращения стихийных рабочих бунтов в либеральную революцию, стоит среди элементов, которые в случае недосмотра, могли бы преподнести интеллигенту нечто прямо противоположное и причинить громадные неприятности – вроде июньского бунта парижских рабочих 48 г. Такая партия обязана для предотвращения опасности избегать всякого авантюризма и нести ясное сознание, что стремится к буржуазной революции. Напротив, партия «революционного социализма» (с. р-ы, анархисты) беспечно проповедуют «антибуржуазную», «социальную» революцию, ибо стоят на почве таких элементов, которые могут совершить именно только буржуазную революцию. Их область воздействия – это интеллигенция, крестьянство, горсть тред-юнионистских рабочих, обузданных, собранных и вышколенных предварительно соц-д-ией и всей буржуазной жизнью.

Все российские партии пользуются социализмом, как единственным в своём роде средством воодушевить массы на буржуазную революцию. Деятельностью российских партий современный социализм более всего демаскируется, как религия для рабов буржуазного строя, как такая проповедь о будущем рае, которая заставляет развивать, укреплять, украшать «свободами» существующий строй грабежа.



[1]
«Итоги» Куклина, II, 4.

[2] «Современная наука и анархизм», стр. 1-6.

[3] Анархистская философия ближе будет рассмотрена во втором выпуске, наряду с марксистской.

История профсоюзов, 2016 г.