До июля 1940 г. А.А. Евдокимов еще находился в Архангельской тюрьме. О последних месяцах его жизни мы имеем бесценный источник - собственные письма А.А. Евдокимова к жене и дочери Людмиле[1], их ответные письма ему и ряд писем, полученных женой и дочерью А.А. Евдокимова после его смерти от ссыльных из села Большая Мурта. Мы публикуем эти документы, два письма Ф.А. Кондратьева к Н.И. Евдокимовой и ряд других материалов А.А. Евдокимова, в качестве последней главы книги. Они красноречивы и говорят сами за себя.

I

Почтовая открытка

Дорогие Надя и Люда!

Итак, я поселился в селе Большая Мурта Красноярского края. Дышу воздухом и рад лету. Предстоит пора трудных месяцев, пока освоюсь с работой. Прошу вас, если возможно, выслать мне телеграфом пятьдесят рублей по адресу: село Большая Мурта Красноярского края Андрею Андреевичу Евдокимову (до востребования). По этому же адресу пишите письма.

Привет бабушке.

А. Евдокимов 1940. Июля 20.

II

Почтовая открытка

Дорогие Надя и Люда!

Обстоятельства таковы, что нужно мне экстренно помочь. Если можно, продали бы книги мои. […]

1940 г. Июля 21-го.

III

Председателю Райисполкома Большая Мурта

от Евдокимова Андрея Андреевича

Заявление

Прошу предоставить мне право произвести литературную работу “Описание Больше-Муртинского района”. Хочу быть полезен.[…] Работал 8 лет в Архангельском облплане научным сотрудником. […] по себе уже дает п р а в о_на некоторое содействие […].

Андрей Евдокимов 1940 г. Июля 22-го.

IV

Почтовая открытка

Дорогие Надя и Люда!

Я желал бы получить от вас почтовыми посылками следующие предметы:

1. Белье - 2 пары.

2. Рыболов[ных] снастей: лески, крючки, грузила, поплавки.

3. 2 пачки махорки.

4. 2 тетради.

5. 12 конвертов.

6. 6 листов бумаги.

7. (неразборчиво. - Ю.Д.)

8. Кило сухарей любого цвета.

Самый существенный вопрос для меня относительно пенсии или пособия. Сходите в отдел социального обеспечения и узнайте, что скажут о переводе моей пенсии в Красноярский край. Посоветуйтесь с юристами. Надеюсь, вы получили мою просьбу выслать  т е л е г р а м м о й   д о   в о с т р е б о в а н и я   пятьдесят рублей по адресу: Большая Мурта Красноярского края Андрею Андреевичу Евдокимову.

А. Евдокимов 1940 г. Июля 23-го.

V

Почтовая открытка

Архангельск

Краевой музей

Директору музея

Я потерял связь со своей семьей. Убедительно прошу сотрудников музея сообщить мне адрес Н.И. Евдокимовой и переслать ей мой адрес […].

А. Евдокимов 1940. Августа 1-го.

VI

Почтовая открытка

Дорогие Надя и Люда. Сегодня получил перевод. Спасибо. Я стал уже беспокоиться что с вами. Пишите. Как Люда? Как бабушка? Очень обрадован, что нашел связь. Худого со мной ничего нет.

Потом расскажу подробнее.

А. Евдокимов 1940 г. Августа 3-го.

VII

Почтовая открытка

[…] Я хоть и нездоров, но поправляюсь. Лечусь воздухом и светом. Провожу время на речке.

Привет. А. Евдокимов 1940 г. Авг. 5-го.

VIII

Почтовая открытка

Я думаю уже о работе […]. При случае спроси в издательстве не дадут ли мне работу. Я мог бы предложить:

1. “Северный жемчуг”. 2. История Двинской земли.

1940. Августа 6-го.

IX

Б. Мурта. 6-го августа.

Дорогие моя Надя, Люда и бабушка. Сегодня достал конверты и пишу подробнее. С того времени, как начались мои несчастья, да и теперь, все же важный вопрос, как пережить все это. Дело не в том, что не хочется умирать. После тех радостей, коих я хватил достаточно, смерть вовсе не так страшна. Большое удовлетворение в том, что морально я сам себя не обидел. Дорогие мои! Хорошо сказано у Шекспира:

“В семнадцать лет как счастья не искать, а в семьдесят поздненько начинать”.

Хорошо сказано и у Шиллера:

“Все мои желанья унесет безвестный ток забвенья - смоется, но не любовь!”

[…] Итак, я живу в 100 километрах от Красноярска, в 20 километрах от реки Енисея. Это граница Западной Сибири с Восточной Сибирью.

[…] Думаю, что месяцев через 5 - 6 вам можно будет возбудить ходатайство о взятии меня на поруки […]. У меня есть изумительная перспектива в городе Енисейске. Это посевернее и поглуше, но там, наверное, хорошая библиотека, а здесь слабо. А ведь мне книги как хлеб и табак […]. Временно у нас дают хлеб только служащим и рабочим. […] В данный сезон - природа такая же, как и в Архангельске. Речка Б. Мурта - похожа на Кехту […]. Енисея я еще не видел. В Красноярске не удалось походить. Первое время после “бездействия” чувствовал себя физически разбитым и решил пожить растительной жизнью. Сидеть на бережку и смотреть на поплавок; благо у меня к этому способность есть. Для физической работы я пока не способен. Служащих здесь и без меня хватает. Худо было без связи с вами. Но теперь ожил духом. Во всяком случае, жаловаться на судьбу и плакать всегда успеется.

X

14 августа 1940 г.

Только сегодня наконец получил ваше первое письмо. Итак, 24 дня понадобилось для обмена письмами. Значит, далеченько разбежались. Я почти уверен, что Большая Мурта не является местом моего прикрепления. В Красноярске мне, как и прочим, предлагали выбрать из 14 районов края любой […]. В Мурту нас отправляли бесплатно, а так как денег у меня не было, то я как бы и выбрал ее. Мурта - село небольших размеров. Нашего брата здесь порядочно, а потому квартир нет, канцелярии укомплектованы […]. Теперь вообще по поводу твоих мыслей. Надя, о перспективах с моей колокольни, а я полагаю, что имею некоторое право на колокольню, выходит вот что. До весны никаких подвижек не делать. Поездка в Красноярск стоит примерно 400 рублей, а что она даст - это вопрос. Тогда как для меня на зиму нужен гарантийный фонд по 100 рублей в месяц, то есть рублей 700 - иначе я сдохну […]. Мне надо 100 рублей в месяц, чтобы не стать с сумкой под окнами. Вообще в Мурту лишнего не посылать. Багаж для меня убийство. В начале сентября все наши думают перебраться в Енисейск […]. Коренной вопрос -литературная работа. Ее надо искать в Архангельске, Москве, Ленинграде. Об этом буду писать вам, без вашей помощи дела не освоишь. В моем архиве ничего особенно ценного нет, так что вы не очень о нем беспокойтесь.

В Красноярском крае надо полгода пожить, чтобы о нем писать что-нибудь. Я ведь халтурить не мастер. Итак, мое положение трудное. Я сейчас исключительно рыбачу. Библиотека закрыта до сентября. Читать нечего, кроме газет. Но я рыбачу с остервенением. За 12 часов 12 маленьких рыбок и в твоей кружке варю уху. Эта моя страстишка - как она мне пригодилась.

XI

17 авг[уста] 1940. Милая моя Людонька!

Я жду от тебя подробного письма о твоей учебе […].

Любишь ли ты Пушкина? Я в последние годы так полюбил его, с ним как и советовался. Он ведь живой - наш Пушкин. И за сто лет после смерти не стареет. Какой он мудрый, простодушный, ласковый и посмешник остроумнейший. Из книг, прочитанных мною за последнее время, очень рекомендую тебе “Эстетику” Гегеля. Ты знаешь, детка, я очень ценил Гегеля и его диалектику. Как образ человека Гегель для меня, конечно, не Пушкин, не Л.Н. Толстой и не Сократ. Любопытную книжку прочел я. Повесть. Название “В немецкой слободе”[2] - сиречь в Архангельске. История жизни советского музыканта. Я думаю, тебе было бы любопытно прочесть. […] Пишите мне письма до востребования. Легче получить с почты. Нет бумаги.

XII

17 авг[уста] 1940 г. Наденька!

В дополнение к моему последнему письму скажу вот что. Надо использовать ближайшие месяцы в том направлении, чтобы мне вернуться в Европейскую Россию. Я буду писать ходатайства. Полагаю, и тебе было бы уместно ходатайствовать перед наркомом Внутренних Дел в таком роде. Не касаясь дела и приговора, сказать: “мой муж 68 лет, дряхлый старик, без работы, дочь учится. Предполагаю поселиться на родине мужа в г. Владимире на Клязьме. Желаю взять мужа на поруки”.

Я предполагаю в начале сентября выехать в Енисейск […]. В Мурте мне не прожить […]. Ты извини, что я так грубо требую 100 рублей в месяц. Надо понимать, если это возможно. Посмотрю, что за Енисейск […]. Думаю о работе. Прошу тебя навести справки: 1) во что обходится пересылка книг бандеролью; 2) какие есть издания “Илиады” Гомера, что стоит. Нельзя ли получить на время; 3) книга профессора Жадина в издании Академии Наук […]. Книга называется “Моллюски ”[3]; 4) нет ли изданий новых по археологии Архангельской области.

XIII

Почтовая открытка

22 авг. 1940 г.

Наденька!

Только вчера получил твою открытку от 8-го, посылки все твои. Вот как плохо налажена у нас связь. Ты все еще живешь своими мыслями о поездке. Я категорически против. На твою долю пала очередь прокормить нас в трудное время. Иначе все будет плохо.

XIV

Авг[уста] 28-го 1940 г.

В больнице за два года я был раза четыре. Ничего у меня определенного врачи не находят. Легкие в порядке. Временами болит спина, но, очевидно, это старческое. Возраст, но вот сегодня ходил за три километра на рыбалку и чувствую, что для меня это много. А ведь не так давно я 40 километров за два дня шлепал. При таком состоянии вряд ли кто меня на работу наймет. Откровенно говоря, для меня теперь просто высидеть на стуле 8 часов подряд - мучение. Я согласен снова идти в условия 1939 года. Вовсе не так плохо было, как вы думаете. 39-й год вовсе для меня не был трудным. Я был беспечным. Я люблю быть беспечным. Я избираю самое легкое. Литературную работу дома. Не продается вдохновение, но можно рукопись продать. Здесь мне нужна ваша помощь. Помощь справками, книгами и в быте продуктами. В отношении книг, возможно, поможет мне Красноярская краевая библиотека. Но справки нужны […], копите для меня бумагу […]. Как я устроился? Да пока никак. Я еще не просил о переводе в Енисейск. И потому не знаю, где буду жить зиму. Здесь уже пахнет осенью - сурово. Наденька, давай подождем с Сибирью. Напрасно ты себя расстраиваешь. Возьми себя в руки, сожми пальцы и стисни зубы. Надо подчиниться необходимости “Что действительно, то разумно”. Я получил от Федора Алексеевича из Харькова 50 рублей. Пока я обращался за помощью к нему одному. Но я должен вам признаться, что я попрошу у каждого, кто может помочь. Я и кусок хлеба, и сигарку махорки могу просить с наивностью старой цыганки. Я этих талантов у себя не подозревал.

У Шолом-Алейхема есть рассказ под заголовком - “Я сирота - мне хорошо”.

Я говорю - “Я старик, мне хорошо ”. Более сорока лет я платил взносы профессиональные, страховые, взаимопомощи. Я не копил, не берег для старости. И я считаю себя заслуженным нищим. Потомственный, почетный нищий, ибо и мать моя в случае нужды просила хлеба, но и сама помогала бедному. Вы не поверите, что сие связано с моими философскими взглядами. Но это так. В моем возрасте предки принимали схиму. Но я этого не достоин. Боюсь, что я вас расстраиваю вместо того, чтобы успокоить. Потому кончаю на сей раз. Когда устроюсь с вашей помощью, буду писать веселее. Я уже начал петь песни.

XV

31 августа 1940 г.

Я понял из телеграммы, вы мне советуете ориентироваться на город Ачинск. Но дело в том, что в южные районы ссыльных не пускают. Подумаю. Может быть, останусь в Мурте. Теперь вы меня более или менее устроили месяца на два. Отдыхайте от забот обо мне. Ф.А. Кондратьев прислал мне ласковое письмо. Он имеет целое поколение детей и внучат. Но болен и жена больна. Два года уже он живет на пенсии. Сегодня у нас идет осенний дождь. На рыбалку не ходил и, видимо, не пойду. Перехожу на литературную работу. Пишу для вас рассказ:

Случай на рыбалке

Иван Петрович Бушперов копал червей на большой поляне, между огородами. Иван Петрович - старичок лет под семьдесят.

 […]

Теперь я буду надоедать вам по части справок для литературной работы:

1. Беломорские стоянки. Археология Северных областей: Двина, Печора, Обь, Онега, Мурман, Карелия.

Московский исторический музей собрал много материалов о каргопольщине. Что в последние годы опубликовано?

2. Что нового о северном жемчуге?

3. “Геология СССР. Северный край.” - такая книга давно готовилась к печати. Вышла ли? Она мне крайне необходима.

Ту литературу, о которой ты пишешь, я легко могу достать здесь. Не стоит и посылать. Собственно, мне следовало бы заняться историей Красноярского края, но здесь вся штука - как добыть книги. Вот почему меня привлекает Енисейск, где должна же быть литература. Хорошо бы иметь знакомство в Красноярске, чтобы кто-нибудь помог в выборе и доставке книг. Это на всякий случай. Когда-то жил в Красноярске Толмачев[4]. Он, верно, знает библиографию края.

Ну, пока. Будьте здоровы.

XVI

Б. Мурта. 9-го сент[ября] 1940 г.

Дорогие мои Надя и Люда! Получил вашу посылку. Очень доволен. Можно сказать - полпуда здоровья прибыло.

Людонька! Сердце мое! Почему обида на папку? Не писал тебе об этих делах лично, потому что упор делаю на маму. Ты пока в стороне. Надо сделать все от нас зависящее, чтобы не затронуть течение твоей жизни, не искривить его. Но если бы мы оказались не в силах, тогда бы и к тебе обратился и может решился попросить: прерви свою учебу и вложи свой заработок […]. Но значит ли, что я тебя не люблю и не жалею! Бог мой!

Позабуду я мрачные силы,

что терзая губили меня.

Образ милый и образ любимый

Не забуду тебя никогда.

[…] Так, например, в отношении справок для литературной работы, может быть, кое-что могла бы сделать в помощь маме: сходить к кому-нибудь по ее поручению, молодежи много доступно […]. В этих трудных обстоятельствах надо отбросить обычную замкнутость и искать помощь добрых людей. Твое последнее письмо, Надя, как-будто имеет уклон в эту сторону. Действительно, я лишился заработка, пенсии и до сего дня и хлеба. В этом положении естественно просить помощи. Помогал ли я в прошлом другим людям? Да - помогал. Самое приемлемое, конечно, помощь заработком. Но это в данных обстоятельствах явление не частое. В силу этого, я принимаю денежную помощь […].

Поэтому, Наденька, ты так и считай, что я помощи прошу, и, если согласна, обращайся от моего имени. Существует ли Красный Крест для нашего брата - интересно бы знать относительно литер[атурной] работы. Надо быть активнее и не смущаться отказами. Вообще надо с обращениями о помощи свыкнуться с тем, что 50% откажут, 20% - не ответят, 10% - забудут, 10% - посочувствуют, 5% обидятся и, может быть, 5% помогут. Но это последнее только и важно. И я просил бы тебя, Надя, когда имеешь случай попросить помощи, сделай это прямо. Пока ты напишешь мне, да пока я напишу кому-то - два месяца пройдет. Так что я хотел бы от тебя в этом направлении побольше инициативы и самостоятельности. Я понимаю, что это тебе и непривычно и, должно быть, даже противно. Но что поделаешь, мне и самому тяжело писать такие вещи, а куда деваться? Из книг, о которых я хотел бы справок, мне интересно бы узнать, нет ли чего наиболее современного о ледниковом периоде четвертичного времени.

Постарайся узнать адрес Ивана Петровича Савватьевского, сотрудника Института рыбного хозяйства. Может быть, он будет в Архангельске - постарайся повидать и спроси про мое положение. Может быть, в Архангельске бывает профессор А.А. Чернов[5] - попроси о литературной работе для меня. Может, он достанет для меня книгу “Геология СССР. Северный край”. Вышла ли книга “Белое море” - гидрометеорологического института? Это можно узнать в гидрометслужбе. Эту книгу хотел особенно прочесть. […] Выходит ли журнал “Хозяйство Севера”. Хорошо бы знать, какие статьи по интересующим меня темам там появились за эти годы. Может быть, тебе удастся узнать адрес Александра Ив. Зубкова, сотрудника Арктического института.

В Москве не знает ли кто научного работника - Льва Леонидовича Балашова[6].

В Москве в редакции сочинений Толстого Л.Н. работает один из редакторов Мурашов - имя и отчество найдешь в списке редакторов. Напиши ему о моем положении […]. Еще можно бы написать в Москву через Союз писателей Сергею Григорьевичу Григорьеву. Если будешь им писать, давай свой адрес. Через тебя удобнее оказывать помощь. […] 2 1/2 года надо исключить из наших разговоров. Зиму ты живешь в Архангельске […].

Пока не приобрету прочный адрес, ни вещей, ни книг не посылай.

[…] Брошюру В.И. Смирнова приобрести.

Почти у всех здесь хлеб имеется. Я попал в особое положение.

На сухари, конечно, ничего не сменяешь, но мне они нужны. Выменять хлеб можно на вещи, но лишних пока у меня нет. […]

Не трать нервы на запутанные планы. Зима - не вечность. Надо к весне быть здоровым и на своих ногах.

Ну, будьте здоровы. Привет бабушке, Саше и Оле.

Здоровье мое заметно улучшается.

XVII

12 сент[ября] 1940 г.

Милая Наденька!

Как бы я желал, чтобы наша переписка была менее нервной, более деловитой и спокойной. Мы из тех людей, которые сами себя мучают и часто без большой надобности в этом. Поэтому надо себя сдерживать. Я все еще не получил разрешение на переселение в Енисейск. Ты уже, конечно, учла, что южные районы для меня закрыты, и тебе не следует тратить время на переписку с ними. В самом деле? Если ты будешь жить в Ачинске, а Люда в Архангельске, а я в Мурте, хуже или лучше будет? Думается, для всех хуже. Что касается Мурты, то здесь за 200 руб. в месяц работают люди с дипломами высших учебных заведений. Так что оставь свои планы до весны, а там видно будет.[…] В Енисейск меня влечет библиотека, река Енисей, и, может быть, легче будет с хлебом. Сейчас для меня это большой вопрос. За всю долгую жизнь без хлеба не бывал. Думаю, все же дадут мне хлеб. А пока что посылай сухарики и табачок. Табачок копи для случая и бумагу копи. Хотя я ничего не пишу пока, кроме писем. Но ведь налажусь же на какую-нибудь тему. Не забывай про справки. Узнай в Архангельске ли инженер Наливайко Георгий Яковлевич[7]. Если можешь, побывай у него и расскажи о моем положении. Ты как-то ничего почти не отвечаешь на мои вопросы. Ты пиши поконкретнее, а не вообще.

Мне думается, что ты могла бы литературные работы искать на свое имя, а я тебе помогу обработать. Подумай. Так удобнее. У тебя могут быть темы, связанные с твоей работой.

XVIII

12 сент[ября] 1940.

Милая Людонька!

[…] И, конечно, еще ближе мне твое устремление к истории музыки. Поэзия, музыка, философия, живопись, скульптура, так нуждаются в популяризации среди многих людей, что эту работу трудно переоценить. Я до сих пор мечтаю о такой работе. Как бы она скрасила мою старость.

Будет досуг - пиши мне, что ты читаешь. Сейчас у меня на столе книжка “Новый мир” 1940 г. № 7. Две статьи о Чайковском. Только начал читать. Очень интересно. Как я мало знаю по истории музыки! В последние годы прочел одну хорошую книгу о Мусоргском. Это мой любимый композитор. Из историков музыки я большое уважение питаю к Ромен Ролану. […] У меня есть замысел пересказать Илиаду Гомера как сказку для рассказывания. Действительно ли это нужно, - вот вопрос. Если бы дали заказ. Я сейчас как Буриданов осел от темы к теме, в мыслях брожу, а ни за что еще не принялся вплотную.

XIX

16-го сент[ября] Б. Мурта

Из Москвы получил отказ на ходатайство о пенсии. Теперь надо просить амнистии. Тем больший упор надо сделать на литературную работу. Обдумай мое желание, чтобы ты брала работу в какой-то части на себя. Это удобнее. Если знаешь каких краеведов в Москве, напиши свое предложение о жемчуге. “Северный жемчуг” - книжку профессора Жадина - ищи. Наверное, она вышла. Не было ли чего о жемчуге в журнале “Природа”. Не сердись. Оставим общие рассуждения - охи и вздохи, и будем толковать о деле. Будет легче. Все же ничего убийственного в нашем положении нет. Важно не потерять “дух”. Я иногда впадаю в меланхолию, но стараюсь сохранять хладнокровие. Важно здоровье, а я заметно становлюсь здоровее. Беда в том - расходую на пищу больше, чем предполагалось. Все из-за хлеба.

Ну, будьте здоровы.

XX

25 сент[ября] 1940.

Дорогие Надя, Люда. Сейчас послал вам телеграмму “остаюсь в Мурте ”. Принял решение и успокоился. Думаю так. Если вы будете здоровы и благополучны, то и я зиму проживу, может, и без пользы и в ущерб вам. Живем мы три старика в комнатушечке, хозяйка - вдова - у нее двое ребят и двое маленьких внучат. […] Живем мирно. В кухне еще один квартирант. […] Все квартиранты, кроме меня, работают. Поэтому я днем один - могу философствовать, сколь душе угодно. […] Хлеб и табак - узкие места у меня. А посему прошу не забывать: с у х а р и, т а б а к, б у м а г а. Б у м а г а, т а б а к, с у х а ри. Денег у меня, должно быть, хватит до 15 октября, поимейте в виду. За квартиру пока плачу 100 рублей в месяц. На дрова, может быть, пятерку добавят. Вчера у нас выпал снег, и на полдня пейзаж стал зимним. Вообще: осень, грязно, сыро, неприветливо. […] Даже в Мурте если бы мы трое жили вместе, то голодными бы не были. Итак, до весны на своих местах. Сухари, бумага и табачок. Вы спрашиваете относительно квартиры. Вам виднее. Что касается меня, то я желаю жить с вами, но не в Архангельске. В Архангельск меня совсем не тянет. Помнится “друзей клевета ядовитая”. Относительно книг: мне обещали здесь абонемент из Красноярска, а там, кажется, большая библиотека. Так что надежда есть. Книги по списку Смирнова продай. Из журнала - “Хозяйство Севера” вырежь мои статьи о жемчуге (неразборчиво. - Ю. Д.) - они мне здесь будут нужны. Вообще к своим книгам у меня пристрастия нет. Но справочки для меня соображайте. Наверное, буду просить.

Для меня сейчас трудное время.Как никак, но три года я отсидел. […] Есть такой журнал: “Книжная летопись”. Может, будет досуг - посмотришь, что вышло из круга моих интересов в 1938, 39, 40 годах.

Меня интересует:

История Великороссии.

История Севера (СССР).

Жемчуг.

Археология Севера (СССР).

Кооперация Севера.

Белое море.

Баренцево море.

Геология Севера.

Двина Северн[ая], Вологда, Сухона, Вага.

Не вышло ли что в Архангельске из трудов по истории одного учителя[8]. Фамилию забыл. Фольклор Кокшеньги. Он жил в Черевкове, а потом переселился в Вельск.

Все-таки как ни крути, а на память эти три года подействовали.

Это пройдет - если мало-мало будет спокойная жизнь.

С у х а р и, б у м а г а, х л е б.

Пошли ходатайства в Москву, - я думаю удобнее в конце года.

Прокурор вряд ли поможет. Скорее писать в Верховный Совет. Еще мне думается вот что. Ну, зиму проживем. Не мог ли бы я в случае, если останусь в Красноярском крае, присуропиться к какой-нибудь научной экспедиции: геологов или рыболовов.

Об этом тоже нужны справочки в Москве и Ленинграде заблаговременно. Если с литературной работой ничего не выйдет, надо что-то же другое придумывать. Может, я еще не один год проживу. Быть дармоедом очень унизительно. Конечно, иметь бы свой огород, да кур, да гусей, да козу. […] А вот как осень ударила - так я весь и скрючился. Так бы лег в теплую могилку. […]

Всякие бывают настроения.

С у х а р и, т а б а ч о к, б у м а г а, с п р а в к и.

Просить помощи добрых людей. Не будем хныкать.

XXI

Людик! Не бывает ли у тебя настроения какую-нибудь поэтическую формулу переложить на музыку. Поэтическое мышление легко переходит в музыкальное мышление. Так я думаю, музыка может до некоего предела воплощаться в слове.

К сожалению, в таких сочетаниях я не одарен […]. Но тем не менее желаю иногда какую-нибудь отсебятину выдать, так мне хочется тебе предложить сочинить музыку на такой текст.

“Как у зятя борода!

И отсюдова туда,

И оттудова сюда.

И оттудова до сюдова - такая борода!”

Это фольклорная юмореска. Я бы хотел сделать книжечку таких частушек.

Например:

“Хорошо тому живется,

Кто с молочницей живет.

Молочка он попивает

И с молочницей гуляет”. или:

“Так они и жили:

Дом продали,

А ворота купили”.

Папка

1940. 26-го сентября.

XXII

Почтовая открытка

Дорогие Надя и Люда!

Сегодня 2-го октября получил по вашему переводу сто рублей. Очень благодарен. Почему получился перерыв в письмах, не пойму. Вы, верно, знаете, что я остался в Мурте и отказался пока от передвижения. А я узнал, что вы сменили квартиру и поздравил вас с новосельем. Теперь давайте не будем нервничать с письмами. Вы на своих местах. У Федора Алексеевича в Харькове умерла жена, с которой они прожили 42 года. Грустно.

XXIII

Почтовая открытка

Октябрь 8-го. 1940.

Здесь последние дни стояла хорошая погода, нечто вроде бабьего лета, а потому и настроение мое улучшилось. Из Красноярской библиотеки обещали переслать книг по абонементу […].

Передайте сердечный привет всем, кто меня помнит.

XXIV

Почтовая открытка

Здесь у нас зима, наверное, прочно стала. Ничего. Живу помаленьку. […] Твое последнее письмо, Надя, меня удовлетворило.

1940 г. 21 октября.

XXV

21 октября 1940.

Людок! В связи с последними твоими письмами хочется написать тебе кое-что об одаренности человека. Одаренность человека - это комплекс способностей к мышлению. Мышление есть нечто цельное, но его можно в целях познания абстрагировать в отдельное. Можно различать мышление обычное, научное, философское. Мне хочется сказать о поэтическом мышлении. Может быть, поэтическое мышление можно объединить и с музыкальным, и с цветным (живопись) в особый эстетический комплекс. Кем-то хорошо сказано: “Архитектура - есть застывшая музыка”. О поэтическом мышлении хорошо рассказывает Пушкин […]. Поэтическая формула выражена словом. Например, гамлетовское “Быть или не быть” - поэтическая формула […]. В твоем письме мне показалось, что ты сблизила математику с музыкой. В одаренности человека математика и музыка часто находятся в противоречии так же, как и поэзия […]. В отношении математики считаю себя бездарным человеком. Но вот в [19]39 г. у меня был сосед по койке, одаренный человек в отношении математики. И он в ряде бесед дал мне понять, или почувствовать, или разбудить мою интуицию, так, что я как будто что-то знаю. В математическом мышлении красоты изобретений так же, как в стихах Пушкина, в музыке Мусоргского, в Мадонне Ботичелли, в звездном куполе нашего космоса. И я думаю, что есть скрытая одаренность нечто аналогичное внутриатомной энергии. Итак, по-моему, не следует смущаться трудностями - надо идти навстречу своей одаренности. Я, бедный человек, впал сейчас в лень. У нас уже зима, хотя пока очень мягкая. Но день короткий, освещения нет - все располагает к лени. Посидеть около печки […] - глядишь и день прошел. Знаю, что это худо, что надо трудиться, пока жив, и совестью мучаюсь. Но, с другой стороны, нервы мои становятся здоровее, а это ведь важно. Может быть, мне вообще нужно отдохнуть, чтобы в дальнейшем из меня толк какой-нибудь вышел. Как-то я читаю без азарта. Ну да, может, выправлюсь. […] Не забывай папку и пиши обязательно раза три в месяц. Так и веди счет.

XXVI

24 октября 1940 г.

Дорогая Наденька! Я все настраиваюсь написать тебе толковое письмо о своей работе, и все не выходит, потому что совестно сказать, лень меня одолевает. Буду с этим бороться. […]

Чтобы писать о жемчуге, мне необходима книжка Жадина - без нее и начинать не стоит. Чтобы писать о Двинской земле, пришли книги:

1. “Геология Северного края”.

2. “Белое море”.

Первая готовится к печати уже 5 лет. Один из редакторов А.А. Чернов. Спрашивай у геологов, а не в книжном магазине. Во второй я сотрудничал. По старым обычаям мне бы должны дать авторский экземпляр. Но пускай дадут хотя бы на два месяца. Можно послать заказной бандеролью.

Теперь хорошо, если бы ты прореферировала для меня следующие две книжки супругов Ефименко:

1. мужа - “Заволодская Чудь”[9], есть в библиотеке.

2. жены - о крестьянстве Двинской земли[10].

Посмотри, нет ли ее в наших книгах. Из каждой книжки взять основное - страничек на 5, не больше. Смирнова я получил - это хорошо. “Двинские летописи” читай на досуге и делай заметочки.

В конце 1937-го я написал небольшой очерк - “Архангельская область”. Не знаю, остался ли черновик. Рукопись сдал в редакцию “Хозяйство Севера”. Выходил ли журнал в 1938 году. Если бы эту рукопись найти. Она мне очень бы нужна. База Академии наук готовила геологическую карту Северного края. Вышла ли? Не напечатана ли? Фомин-то служит ли у вас? Нет ли чего новенького по жемчугу? Я начал получать книги из Красноярска. Адрес Савватьевского мне нужен. О всех моих предложениях - пишите. И сама как думаешь и что делаешь, сообщай. Поставь за правило писать не менее трех раз в месяц.

Благодаря вашей посылке я живу очень неплохо. Можно сказать - сыт, бедный человек. Не знаю, насколько трудно вам собирать посылку, а то хорошо бы получать две посылки в месяц, только бы не в ущерб вашему здоровью. Далее у меня до первых чисел ноября хватит. В первых числах ноября пошли сколько-нибудь телеграфом. Пиши теперь адрес

- Советская улица, 10. На почту мы стали реже ходить - холодно и грязно.

XXVII

11 ноября 1940 г.

Дорогие мои Надя и Люда! Вчера получил вашу посылочку и письма.

Сразу почувствовал себя именинником. Много ли человеку надо, если его жизнь не балует. Сухари! Табачок! Красота! Сердечно благодарен и Сане, и Василию Ивановичу. И как ты меня порадовала, Люда, сообщением о стипендии и тем, что поступила в хор. Напиши мне поподробнее, что вы поете. Ах, как это мне интересно. В связи со всеми этими благостями, я взглянул на будущее с надеждой. Допустим, что в моей судьбе не произойдет изменения, и я буду прикреплен к Мурте. Тогда я согласен на следующее: с ранней весны Надя переселится ко мне в Мурту. Здесь, я уверен, Надя найдет агрономическую работу. В Мурте легче, чем во многих поселках получить огородный участок. И даже участок в поле. Разводить кур, гусей здесь удобно. Картофелем, капустой, табаком можно обеспечить себя на целый год.

Люда! Окончивши учебный год в Архангельске, ориентируйся на Красноярск. Таким образом, мы будем в кучке […]. Такого плана, мне думается, можно придерживаться на крайний случай. Разумеется, в конце года я буду проситься во Владимир и просить амнистии.

Это само собой. Я хочу лишь сказать, что и на Мурту я не смотрю как на гиблое место […]. Бумаги пока не посылайте. Гора родила - мышь. Я еще ничего не писал. […] Хорошие вещи имеют способность уплывать. Мы живем в бедности, а потому и в грехе.

Нищий, да не грешный - это уже святой. А мы же слабые люди. Я учусь не осуждать бедных людей.

Допустим, у меня уплыла рубашка. Надо принять это без злобы. Все равно уплыла, так и не воротишь. А греха сколько заводится из-за этого барахла. Праздники у нас прошли весело, при хорошей погоде. кой-кто и выпил достаточно. Я выпил одну стопочку, покушал вдоволь […]. Некоторые мои компаньоны хватили через край и, грех было, и меня поругали - так для порядку. Но я ведь за эти три года всего насмотрелся. Стараюсь не обижаться.

Наденька, по поводу исторических работ напишу тебе потом. Все еще голова без воображения. Я оказался слабее, чем воображал себе летом. Думал, вот зима будет: начитаюсь и буду писать. Не пишется. Но я особенно себя не неволю. С вашей помощью проживу зиму […]. Наденька, держи связь открытками. Открытку написать пять минут. […] Не пишется больше письмо - шли открытку.

XXVIII

16 ноября 1940 г.

Дорогие мои Надя и Люда! Рад вам сообщить, что настроение мое значительно улучшилось. Может быть, значительно повлияли сухари и табачок, но все стало яснее и проще. Во-первых, как-никак я уже прожил в Мурте 4 месяца, еще столько, и будет близко нам свидание на 4-5 месяцев. Не для чего строить гигантские планы. Проживу, и ладно.

Зима меня теперь также пугает. Пока погода умеренная, страшного ничего нет. […] Федор Алексеевич держит со мной связь и мне помогает. Дал бы бог ему здоровья. […] Внимательно отнесись к работе Ефименко о северной деревне. Я очень сожалею, что недостаточно изучил ее. Вообще не подражай мне. Мое архивное хозяйство всегда было в отвратительном состоянии. […] Если я получу книгу Жадина, то буду писать о жемчуге […]. Если я займусь этой темой, то месяца на два. […] Да, держи связь открытками. Научись писать открытки. Без лирики, без жалких слов. Коротко. […] Наденька, возьми в библиотеке полное собрание сочинений Л.Н. Толстого, последнее, незаконченное, более 70 томов и напиши мне адрес редакции. Мне нужен М.В. Мурашов.

XXIX

Почтовая открытка

Жив и здоров. Настроение хорошее. 1940 г. Ноября 25-го.

XXX

Почтовая открытка

21 декабря 1940 г.

Хорошие Надя и Люда. Желаю здоровья. Настроение против всяких книг. Не хочется читать, лишь бы тепло и питание. Суровая сибирская зима. Ничего, с вашей помощью проживу.

XXXI

Почтовая открытка

21 декабря 1940 г.

Дорогие Надя и Люда! Получил посылку и деньги […]. Из избы не выхожу […]. Теперь самое трудное время.

А. Евдокимов

Всем привет.

***

11.XII.1940

Дорогой мой Анечик!

Давно не имеем от тебя писем и тревожимся с каждым днем все сильнее. Родной наш, пиши, пожалуйста, почаще, как писал через 4-5-6 дней. Мы виноваты сами, что не аккуратные, но причина та, что я ужасно устаю к вечеру: 8-ми час[овой] рабочий день над книгами невероятно выматывает все силы. День располагается так: к 10 ч[асам] на работу (раз в неделю - в дни газетных информаций к 9 1/2). Информацию для всего коллектива делать обязаны все науч[ные] сотрудники. Вот моя будет 18 декабря - новости за неделю. Работа с перерывами на 1/2 ч. (чай да буфет из булок к 1 1/2 ч[асам] дня) продолжается до 6 1/2 ч[асов], но постоянно какие-нибудь оказии оставляют еще часа на 2; то производственное собр[ание], то местком, то Мопр, то митинг, то ГСО и проч[ее]. Эти 2 часа действуют на меня убийственно: к 8-ми часам работы я уже несколько привыкла и приспособилась обедать в 9-м, а иногда и 6, 8 часу вечера. Но когда обедаешь в 10-11 ч[асов] ночи, то это уже никуда не влезает. Утро начинаешь обычно с 6 ч[асов]. И на утро укладываются разные дела. Надо зачастую раздобыть и денег, и купить что-нибудь приготовить поесть на вечер, и сходить в учреждения, если есть куда и есть дело, и всякие обязанности по квартирному общежитию, не считаю уже нужд для своей семьи. Так и вертишься изо дня в день. Письма пишешь обычно ночью. Хочется поговорить, поделиться, а то уж чересчур начинаешь скучать. Но письма пишутся редко, потому я буду с настоящего времени, следуя твоему совету, посылать открыточки, когда задерживается письмо. Уже первую вчера отослала.

Наконец собрала посылку и завтра утром сбегаю на почту. У меня письмо будет написано, а бедный Люлик, наверно, не попадет со своим. У нее занятия располагаются таким же манером: с 8 1/2 до 2-3 ч[асов] дня уроки по общеобраз[овательным] и музык[альным] предметам. Вечером с 6 уроки по пианино и своему инструменту. Так что приходим мы обычно домой одновременно. И вечер наш, - тут едим, отдыхаем и живем своими мыслями и чувствами и обычно рады присутствию друг друга. Наше общество разделяет Саник, который часик-другой забегает вечерком, но у него еще работа кой-какая, подрабатывает немного на жизнь. Как вышло, что не написали тебе о результате его призыва в армию? Очевидно, понадеялись друг на друга. Его по призыву оставили на год, ввиду того, что имеется дефект, после детской скарлатины осложнение на ухо. Юрия Лебедева тоже на год оставили. Вот так мы и живем, родной. Последние весточки твои были такие хорошие, бодрые, что мы порадовались. Хотя бы дождаться опять твоего письма. От нас ты не получил тогда еще: 1) заказного письма от 6/ХI, 2) посылку от 24/ ХI, 3) письмо заказное от 3/ХII и 4) вчерашняя открытка 10/ХII от меня. Главное самое, дорогой, здоровье. Как случается перерыв в письмах, то беспокоишься.

Посылаем тебе: сухари белые и черные, 1/2 к[улька] овсянки, 1/2 к[улька] лапши, папирос 2 п[ачки] и большую в 100 шт[ук], чуть-чуть табачку. М[ожет] б[ыть], достану еще пачку махорки. Посылаю тебе статьи твои о жемчуге, которые нашла в журналах, и посылаю книжку Жадина - эта или нет? Это еще не та, что выписала для тебя к. п., та еще не получилась. Эту нашла я здесь. “Геология Сев[ерного] Края” вышла, но я не знаю, как ее достать. Хорошо бы купить. О “Белом море” ничего не узнала. Соболева, кот[орую] я видела, такой книги не могла вспомнить. Не можешь ли что-либо подробнее о ней написать. О Савватьевском узнала, что он из ВНИРХО был уволен. Не знаю, оставался ли на свободе. Возможно, что работает в Рыбн[ом] ин[ститу]те в Москве. Я купила марок на ответ и хочу послать запрос в адресный стол в Москву. Открыток с обратным ответом теперь нет. Родной, мой дорогой Анечик! Я посылаю тебе еще черновик письма, кот[орое] адресую на М.И. Калинина, без твоего решения не могу послать.

Напиши мне, как ты его принимаешь, если все ладно, то не пересылай, у меня есть, но посылать обожду, пока не получу твоего согласия. Я прямо ночи две нынче не спала, пока как-то не вскочила с постели и не написала. Думается, писать надо, какой будет толк - увидим.

Когда ты хочешь писать и куда будешь адресовать? Анечик! У тебя, я думаю, много накопилось мешочков, а мне не в чем посылать. Если они у тебя есть, сверни их трубочкой, попроси зашить в тряпочку и пошли мне. Это было бы хорошо, если сможешь так сделать.

В посылочке и напиши что-нибудь побольше.

Работа теперь у нас очень трудна. За три года музей совершенно переорганизовался. А за последнее время еще все больше оформляется в данном направлении. Музей ставится как главный орган политич[еской] пропаганды, так что от музея партийные органы ждут своей инициативы в смысле оформления в этих целях экспозиции. Я же попала в самый основной отдел, т[ак] к[ак] на историю сейчас обращено особое внимание. И заведующий отд[елом] несет большую ответственность. Потому можешь думать, как мне трудно. Не знаю, как и долго ли удержусь я в этом отделе. Хотя в смысле трудоспособности, усидчивости, усвоения, исполнительности и отношения к работе от директора получила такой отзыв, что лучше не бывает: “работаю хорошо”, но все же есть о чем побеспокоиться и подумать. Я с удовольствием бы перешла в отдел природы, но завед[овать] там я тоже не желала бы, потому что там постоянно пришлось бы сталкиваться с Толмачевым, который лезет в музей, конечно, не без меркантильных расчетов и выбивает работу у Гасконского[11], кот[орый] заведует этим отделом, но экскурсоводом бы можно. Хотя тогда всего будешь на 300 руб[лей].

Да, трудненько все это решать, дальнейшее будет видно. Хотя бы благополучно дожить до весны, большего я ничего бы не желала. Устраиваться надо стараться вместе. Возможно, мне сначала приехать к тебе, а потом хлопотать, чтобы дали возможность жить в городе, где могли бы учить дочь, ввиду ее хороших способностей. Люде уже приближаются испытания полугодовые, будет перед 1 ян[варя] экзамены и решающие отметки: за полугодие. Это имеет основное значение для определения дальнейшего и в стипендии. Нервничает тоже наша детка, и заботится очень. Сегодня по основ[ным] предметам муз[ыкальной] теории получила уже отметки - все отлично. Это предметы - гармонии музыки, сольфеджио, история музыки. Больше всего ее заботят оценки на виолончели, которая все же трудна, требует так-же немало физических сил этот инструмент. А в прошлом году ей мало удалось заниматься - учитель был на воен[ной] службе, потом она много болела в холод, когда стояли страшные морозы.

Анечик, знаешь ли, нынче неожиданно завернул в музей Фомин. Больше года не подавал о себе вести. Живет, видимо, трудно. Хотел зайти в музей поговорить с нами, но на следующий день экскурсию учеников отправляли одну, сам не пришел. Он работает директором технич[еской] детской стан[ции] в Маймаксе. Эта работа ему больше подходит.

Целую тебя, мой родной. Будь здоров. Пиши.

От Оли, бабушки привет, спрашивают о тебе все, кто знает тебя

 

*     *     *

 

1941 г. 6 января.

С Новым годом, родной наш, дорогой мой Анечик. Пусть этот Новый год соединит нас всех снова. Это самое большое мое желание. Вместе жить несравненно легче, а если даже умирать, то тоже обязательно вместе, врозь не хочу никак. Опять ты меня проберешь за мои патетические выходки и настроения. Но право, Анечик, я так перенервничалась за прошлую неделю, особенно когда и на телеграмму не получали ответа, что, переживая в памяти все события последних лет, была близка к отчаянию. Главное - мы сами еще невозможно беспечны и живем на авось: ты, например, до сего времени никогда не упомянул фамилии квар[тирной] хозяйки, у которой живешь, или хотя кого из сожителей. Это необходимо, и теперь восполни, пожалуйста, для моего спокойствия. Чего ведь только не передумается, живя на таком расстоянии друг от друга, я бродила, как лунатик, не зная, живу я или все уже это для меня не действительность. А между тем надо работать, часов 10 находиться среди посторонних людей и ничем даже не выдавать своих настроений. Конечно, это временами делается сверх сил, отсюда нервничаешь, не спишь ночью и совсем изводишь силы. Когда вместе, хотя избавлен от этих тревог […]. Главное еще я тревожусь, что плохо тебя снабжаю, что не могу обеспечить, чтобы был ты сыт, а следовательно, подкреплялся. Не знаю, насколько обеспечивают тебя сухари. Наверно, очень мало. А как в другое время? Все это приводит меня в ужас. Задержки в деньгах. Надо прибавлять продажей, а делается это с большим трудом, главное еще потому, что сходить некогда, утром рано, вечером поздно, день никуда не управишься. Так вот и живешь. Трудно и с большой заботой. Писем все нет - с 29/Х1, но все меня успокаивают общим положением связи, сейчас из Воркуты от командировочных, т[о] е[сть] людей, находящихся в ином от нас положении, письма идут месяца по два. Не знаю, в чем дело такой неисправной работы почты, но, возможно, и в перерыве наша переписка по той же причине. Но я стараюсь писать теперь аккуратней, потом за раз, хотя получим, пиши и ты так же. Когда не успеваю письма - пишу открытки, как ты велел. За последнее время послала две. Но будем не падать духом и ждать и надеяться на лучшее, радость моя, ведь иметь такого любимого человека большое счастье, и вместе мы выберемся из всех затруднений, и, надеюсь, было бы желание - устроим жизнь свою еще лучше

 

*     *     *

 

6/I 1941

Наконец-то, дорогой Анечик, получила снова весточку от тебя. После телеграммы я ждала терпеливо, успокоившись, что вся причина в почте. Но в половине января опять бы послала телеграмму. Но вчера пришла открыточка, тобою написана от 12-го декабря, а почта Б. Мурты, - 18 декабря и шла больше ½ мес[яцев], а сегодня встаем и опять получаем две сразу от 20 и 24. А письма нет, которое обещал, что пишешь. Напиши, посылал ли? Также не знаю, какую посылку получил, пожалуй, это еще от 24 ноября. Следующая была послана 12 декабря, но, видно, еще тогда не получена и попала, наверное, к Новому году. Ты пиши, от которого получаешь наши письма и посылки и что когда сам посылаешь. Потом, если сможешь, пошли разные мешочки и завертухи, их у тебя должно собраться порядочное количество, а мне не в чем посылать. Посылаю тебе горшочек, м[ожет] б[ыть], пригодится сварить что-нибудь в печке. Следующий раз пошлю, м[ожет] б[ыть], овсяной крупы. Стараюсь ее достать. Теперь стало несколько полегче. Обещают улучшение значительное на 1941 г. Когда будет, тогда и скажем. А пока хорошо хоть хлеба сейчас вполне достаточно, и белый есть. Вскоре пошлю опять посылочку с сухарями. А как у тебя - не полегчало с хлебом, не появился ли в свободной продаже в лавках?

Анечик! Напиши фамилию, у кого живешь.

Вчера, Анечик, получила письмо от Федора Алексеевича, такое хорошее. У нас началась с ним переписка. Оттуда письмо шло всего 6 дней. Анек, миленький! Как будет потеплее, будешь более подвижен, поразузнай относительно возможностей работ для меня в Мурте и количество оплаты. Работу все равно какую, важно более удобную для питания, м[ожет] б[ыть], в совхозе, на заводе или каком еще производстве. Желательно не очень суматошную. К таким относятся работы по выращиванию животных, ребят. А в то же время хорошо бы дающую какую-либо поддержку в питании или в одежде.

Все как-то не могу написать, как хочется. Когда сумею, перешлю тебе, чтобы сказал свое мнение. Писал ли что-либо ты сам и в каком смысле? Пиши, моя радость, нам чаще. Пиши мне и письма, они дают мне большое удовлетворение.

Табачок и бумажку раздобыл сегодня тебе Саник и посылает. Оля и бабушка шлют привет и поздравления с Новым годом. Вчера Оля до половины второго ночи сидела у нас. Живем очень близко друг от друга, но видимся редко. Она тоже поздно приходит с работы, и обе устаем. А как ушла Оля, я еще вымыла в квартире - отвела свою очередь и легла уже в 4 часа ночи спать. Сегодня у меня выходной, отдыхаю и дела свои все устраиваю.

Пиши нам, родненький, обо всем. Нам страшно интересна всякая мелочь. Я буду часто писать несколько слов на открыточках. Наконец я усвоила эту необходимость. Хотя бы наладилась почта, и жди бы опять исправно письма, а то невозможно тяжело.

Будь здоров. Целую тебя крепко всего. Твоя Надя.

 

*     *     *

 

10/ХI- 40г.

Надежда Ивановна!

Пишу Вам я, Кондратьев Ф.А., о котором Вы, вероятно, все же имеете некоторое представление со слов Андрея Андреевича. Мотив моего письма - согласование помощи А.А. Я поставил себе задачей помочь А.А. материально в постигшей его беде (для меня неожиданной и непонятной) и, ввиду ограниченности своих ресурсов, привлечь к помощи и 3-4 человека из москвичей, хорошо знающих А.А. До сих пор удалось привлечь одного, но еще не выяснено, будет ли он помогать регулярно; другие пока отзыва не дали - хотя, возможно, помощь свою направят непосредственно А.А., или через Вас, о чем я их просил. - Удивительного в их молчании мало: все мы пенсионеры - москвичи-персональники, но едва ли получают свыше 300 р[ублей]. Других заработков нет или почти нет - лишь случайные (у них - литература, у меня раз в год (пока давала 200-250 р[ублей]).

Но мое положение еще, м[ожет] б[ыть], лучше, чем других (хотя моя пенсия 180 р[ублей]), потому что мне помогают 4-ро детей, хотя и не совсем регулярно, но все же, когда будет нужно, на помощь приходят - кто деньгами, кто продуктами. К сожалению, меня поистрепала 9-ти месячн[ая] болезнь и смерть жены и собств[енная] болезнь - с января этого года, лечусь и сейчас, а 23/Х - только перестала ежедневно приходить фельдшерица для вспрыскивания - болезнь моя - сердечная астма. Это говорит о моей непрочности, да и какая прочность при старости 70-лет, к сожалению, и москвичи возрастом моложе только двое и то на очень немного. Конечно, если все согласятся давать ежемесячно (зимние месяцы) по 50 руб[лей], как я приглашаю, то составится приличная сумма - около 200 р[ублей]. Тогда неважно, если один и выйдет из строя, но меня беспокоит долгое молчание москвичей.

Из письма А.А. я вижу, что ему хотелось бы получить от меня табак и сухари. К сожалению, табак в Харькове сейчас достать трудно, тем более что я в связи с болезнью курить перестал. Готовить сухари мне тоже трудно - ведь здесь готовят обед большей частью на примусах, кух[онные] плиты топят редко, однако, если Вам посылать сухари затруднительно, то я по переезде в Харьков попробую при помощи дочери и невестки заняться этим. Здесь ведь и с хлебом бывают затруднения - сейчас, напр[имер], в одни руки больше 1 кг не дают - поэтому громадные очереди, хотя вообще хлеба имеется достаточно. Так что я лично за себя пока гарантирую на 2-3 месяца вперед, что буду, по возможности аккуратно, высылать ему ежемесячно 50 руб[лей].

Насчет литературной работы для него (он просил об этом) я писал в Москву, но едва ли что из этого выйдет.

Вероятно, Вы могли бы иметь в этом отношении больший успех, зная его последние работы.

Мне очень жаль старого товарища, попавшего в такую неприятную историю. (Если можете что-нибудь сообщить по этому - буду благодарен.) И еще более жаль, что я не тот, что был два десятка лет и даже десять лет назад, когда был хороший заработок и помочь А.А. было не трудно.

Полагаю, что Вы отзоветесь на это мое письмо, причем, м[ожет] б[ыть], лучше А.А. об этом не писать.

Готовый к услугам Ф.А. Кондратьев.

В Харькове людей, помнящих А. А. и могущих ему помочь, кроме меня, не имеется, или, вернее, пока не обнаружено.

Я сейчас живу на даче и по переезде в Харьков в конце этого месяца попробую поискать.

Ф. К.

М. б., сообщите, как в Архангельске с продуктами и с промтова-рами? Здесь очень плохо.

 

*     *     *

 

Надежда Ивановна! Глубоко сочувствую горю и сам горюю о потере товарища, которого когда-то в дни юности считал лучшим своим другом и товарищем, с которым делился всеми своими мыслями - это было в ивановский период нашей жизни, а затем в харьковский период, хотя уже прежней интимной близости и не было, но все же мы были свои люди, и он был своим человеком и в семье моей, и мои дети очень любили его.

О смерти А.А. я узнал за два дня до получения В[ашего] письма: вернули денежный перевод - 18/I, посланный 28/ХII, за смертью адресата. Еще дня, т[о] е[сть] 14-15 янв[аря], за четыре до этого я получил из Б. Мурты письмо, написанное, очевидно, товарищем по ссылке, Сиземским по просьбе А.А. В нем сообщалось, что посылку мою, посланную в конце ноября, А.А. получить не может, вследствие описки в адресе вместо “Евдокимову” написано “Кондратьеву”. Я дал телеграмму через п[очтовое] отд[еление] - о исправлении адреса. - Уже тогда у меня возникло сомнение: да уж жив ли А.А.? т[ак] к[ак] в письме сообщалось, что А.А. уже более 2-х недель не выходит и очень слаб. Врач у него не был, прислал фельдшера, а фельдшер нашел, что у А.А. нет болезни, коя давала бы ему право на место в больнице. Однако предполагалось, что хозяйка квартиры отвезет его в больницу и оставит его там. Настроение А.А. было таково, что он не надеялся жить и не хотел бороться с болезнью, мало ел. А что он был слаб, видно и из того, что он сам уж не мог писать. Сиземский причину слабости А.А. видит в том, что А.А. , не имея хлеба, голодал. Да и в своих письмах ко мне А.А. неоднократно указывал на тяжесть положения, когда нет хлеба, когда приходится собирать корочки со столов в ресторане. В Октябрьские торжества он покупал “почти досыта”. Поэтому-то я и послал ему посылку: сухарей, чаю и немного табаку. Хотелось, однако, верить, что он жив, хотелось бы ему помогать. И я 17/I послал по телеграфу ему денег. Жена моего соседа Величко, хорошо знающая А.А., тогда мне вслух высказала, что едва ли он жив, а через два дня возвращенный перевод подтвердился подозрением. - Я тоже послал теперь в Мурту начальнику почты просьбу выдать посылку Сиземскому по тем же мотивам, что и Вы, хотя моя посылка “не богатая” (я ее посылал из поселка, где я жил до 1/ХII и где продуктов не было).

Письма от А.А. и я в декабре перестал получать: последнее его письмо датировано 14/ХI, но письмо было довольно бодрое и даже содержало в себе краеведческие сведения о Сибирской тайге. Он мне сообщал, что ему нужно добавочно к В[ашей] помощи 50 р[ублей] в месяц. Я ему гарантировал, а возможности от москвичей - это уж сверх плана. На отсутствие хлеба он жаловался чуть не в каждом письме, но мне, живущему в поселке, где нет продуктов, а временами и хлеба, снаряжать посылки было трудно, о чем я Вам, кажется, писал...

И какая, однако, жестокость - лишить человека хлеба. Требовать от старика работы, я старше А.А. на 2 года, но я был всегда здоровее А.А., а ведь я работать не могу и не только физически - слабо налаживается и писание воспоминаний. На своей привычной технической работе я еще лучше справляюсь, но и то долго выдержать едва ли смогу.

Я очень благодарен буду Вам, Н.И., если Вы сообщите о работах А.А. последнего периода. - Я ведь с отъездом А.А. из Харькова потерял с ним всякую связь. В 30-х годах восстановил - обменялись 2-3-мя письмами, прислал он мне несколько брошюр краеведческ[их] и опять замолк, хотя я и писал ему, пока не убедился, что ответа не будет. Он почему-то прятался от нас. В бытность его в Москве с выставкой Северной промышленности его видели наши москвичи на выставке, просили его посетить их, но он ни к кому не зашел. - В чем дело? А ведь он пользовался всеобщей нашей симпатией.

Очень тронут обещанием В[ашей] дочери посетить меня. Буду весьма рад. Ведь это та самая “царевна Людмила”, о которой сообщал мне А.А. в письмах периода 30-х годов, когда ей было 7 лет. Я был бы рад, если бы и Вы посетили меня и даже поселились жить со мной в поселке. Я ведь теперь одинокий человек. Вот на зиму приходится перебираться в Харьков, а то бы можно и зиму там жить. Правда, удовольствие далеко не из первых - жить со стариком, требующим иногда и ухода за собой. (Я и теперь не гарантирован от припадков, хотя врач и обещает, что я летом смогу даже рыбу удить на поселковом пруду).

Кстати, Н.И., Вы откуда родом - ведь не из Харькова?..

Есть ли у Вас в Архангельске родные или близкие? В какой организации работал А.А. перед своим арестом?

Между прочим - едва ли Вам удастся получить толковые сведения от сожителей А.А. о последних днях А.А. - Ведь по словам А.А. - один из его сожителей - садовник, другой - сапожник, оба выпивающие - ведь в октябрьские дни они перепились, передрались и даже его поколотили слегка (он сообщает об этом). Я надеюсь получить более толковые сведения от Сиземского, которого я просил об этом. Разумеется, я сообщу Вам его известия, равным образом, надеюсь, и Вы информируете меня о полученных Вами сведениях.

Буду весьма рад получить его да и В[ашу] фотографии, хотя бы те, что снимались для паспорта.

Всего Вам лучшего и В[ашей] дочери.

Очень рад, что москвичи, хоть и с опозданием, пришли на помощь А.А.! Уже немного осталось нас старых ивановцев - наши ряды редеют.

Вы сообщаете, что получили “Пережитое”[12] - а разве А.А. не получал прежних воспоминаний ивановцев? Ведь “Пережитое” послано А.А. в Б. Мурту моей племянницей в Иванове по моей просьбе.

Извиняюсь за беспорядочное письмо. Буду рад обмениваться весточками и в дальнейшем.

Ф.А. Кондратьев.

 

*     *     *

 

25 января 1941 г.

Надежда Ивановна!

Я случайно очутилась, где жил и умер Ваш муж. Когда я искала комнату - зашла в этот дом, и вот хозяйка открыла мне комнату, в которой лежал бедный такой старичок, в том виде, как умер. Мне ужасно было тяжело видеть эту картину еще и потому, что мне тоже

64 года и тоже ссыльная - на 5 лет, и тоже не знаю, вернусь ли на родину.

При опросе некоторых лиц я узнала, что у него был бархатный пиджачок - это сказал ссыльный старик, который жил в комнатке с Вашим мужем, но он не видел - носил он его, или же не носил; вот простыню хозяйка ему мыла, но он ее сам продал за 20 руб[лей]. Сапоги его драные лежат, валенки старые носит сосед по комнате, кое-какое белье и ватные брюки лежат, и хозяйка до лета не хочет их трогать, т[ак] к[ак] старичок делал под себя, и пока реки нет - она ни мыть, ни смотреть не хочет. Пальто его зимнее, которым он покрывался, - лежит, может, Вам за него немного заплатить, и я, может, какую юбку смогу сделать. Подушечку положили в гроб. Наволочки никогда не мыл. Спал он прямо на соломе. Словом, Вы, может, сами знаете, что у него было. В общем, можно так сказать, что в чужом доме чужие караулить не будут. Мы живем вдвоем, и так - одна уходит, другая караулит. Может, и не возьмут, а может, и возьмут, а тут у самих каждая тряпочка на учете, и купить негде и не за что. Так осталось мое имущество все на чужих, когда арестовали, я тоже очутилась в чужих руках. Я одинока, и, когда арестовали, ушла и даже ничего не сказала.

Кроме того, Ваш муж не был разговорчив и портному ничего не говорил, а хозяйка говорит, что муж Ваш летом как уйдет ловить рыбку, так до вечера и не приходит. Посылку, согласно открытке Вашей, я просила почту вернуть Вам, а заказного письма не получала. Никаких записей он не оставил. Он вообще был очень слаб и расстраивать Вас не хотел, болел два месяца, хоронил сельсовет.

Пишите, отвечу.

Гофман

 

*     *     *

 

Уважаемая Надежда Ивановна! Приступаю к ответу, который задержался потому, что я упала в подполье, т[о] е[сть] погреб, и ударилась очень, а ногу сильно поранила, и вот сегодня 2 недели, но хожу с трудом - рана еще не зажила. Еще одно удовольствие ко всему. Телеграмму подал один ссыльный, который, как видно, раньше заходил, и потом я один раз его видела и просила, чтобы он зашел ко мне поговорить о Вашем муже, но он не зашел. Вы пишете, что надо все переносить, как бы ничего не случилось. Да, “зрители”, т[о] е[сть] наши знакомые мало сочувствуют в нашем горе, а люди, как мы, должны нести этот бич и не жаловаться. Но люди очень выносливы и переносят больше верблюда. Относительно посылаемых 100 руб[лей] должна сказать, что если посылки были плохие, то он, конечно, угасал; тем более, что, кажется, он хлеба не получал - мы получаем по 500 гр[аммов]. Он не имел хлеба, видно, плохо питался и не искал выхода, т[о] е[сть] у него (по словам некоторых) было мало энергии для борьбы с тяжестью во всем. Конечно, если бы все было бы иначе, может, он бы еще и пожил. Ваше присутствие, конечно, ему бы помогло, если бы Вы могли служить и быть около него. Относительно службы в настоящее время плохо, т[ак] к[ак] мест нет хороших, но ведь все дело случая. Я попробовала ткнуться кое-куда, но не нашла по легкой канцелярской работе, а в простые работницы я не хочу и нужно раньше набраться силы, а потом уже браться за работу. Тем более теперь служить стало сложнее, чем прежде, да без часов, без питания. В Мурте в неделю раз базар, и все дорогое: масло топленое 60-70 р[ублей] кило, мясо воловье - 15, свиное нежирное 20-25, картофель 8 р[ублей] ведерко, кружок молока 3 р[ублей], ну, а больше на базаре ничего нет, хотя лук и капусту тоже можно купить. При таких ценах не напасешься. Я хожу в ресторан, и так большинство питается в ресторане. Ваш муж летом больше жил рыбкой, которую уходил ловить утром и вечером приходил, чтобы рыбку сварить и лечь спать. Когда он болел, а болел он почти два месяца (по словам хозяйки), хозяйка просила его написать Вам и чтобы просил приехать, но он от этого категорически отказался, говоря, что у Вас на это средств нет. Когда его сожитель по комнате - портной - спрашивал: “Как он себя чувствует”, он ничего не отвечал, а так, когда он храпел - портной думал, что он спит и не добивался знать о его здоровье, так он и погас, никого не тревожа. Он всегда (по словам хозяйки) мычал, и все не понимали, он поет или стонет, и на вопросы “почему он все под нос тянет”, он отвечал, что поет, чтобы тоску прогнать. Душевно страдал, но не делился с людьми себе не подходящими по духу, да если, как говорит портной - он был не словоохотлив. Он жил больше молчком.

Я пришла в дом из-за комнаты 6 января, и он уже был мертв. Теперь не помню, какой это был день, только хозяйка сказала, что умер он с воскресенья на понедельник (посмотрите календарь), но не помню, когда я Вам написала. Еще за недели две до смерти он очень почернел, и хозяйка его спросила - что с ним, он ответил - что ничего, но она тогда решила, что ему уже не жить. Будто был врач и сказал, что он слаб, стар и не поправится, а болезни никакой особенной нет. Словом, не было лица близкого, а чужим он был чужой. Так я живу с сожительницей по комнате, и она мне все говорит, что еще не с такими ранами ходят, ну вот я и хожу по нужде. Рана немного затянется и лопается, а будь бы свой - то пожалел бы ногу, и я ее не беспокою ни в чем и ни разу не позволила себе ее побеспокоить по естеств[енным] надобностям, т[ак] к[ак] чужой останется чужим. Я, может, неясно сказала относительно работы: я не ищу работу, но летом, может бы, Вы и нашли, тем более, что Вы были бы приписаны к Мурте, а я должна ехать дальше на север и, когда будет теплее, уеду в Пировск. Еще относительно посылок: возможно, что у него и брали дети, т[ак] к[ак] дети здесь тоже были голодные, и вся семья голодная, и немудрено, если у него кто и потаскивал. Мы никогда не уходили обе из дома, т[ак] к[ак] мы тоже не имеем лишнего и бережем каждую тряпочку. Так что Вы теперь успокойтесь в отношении своей будто вины к мужу. Жаль очень, что так мало осталось до конца и не удалось дожить. А в общем - тот, кто был в тюрьме и совершил путешествие из тюрьмы до места ссылки - никогда не сможет точно описать все пережитое, так много унижения, так тяжело и физически и нравственно, что неудивительно слабому человеку уничтожиться настолько, чтобы уже не быть человеком, способным к дальнейшей борьбе, да в таких летах. Мне тоже 64 года, я тоже очень состарилась, а когда служила, т[о] е[сть] до 1 Мая 1940 г. машинисткой в Облзо [видимо, в Областном отделе здравоохранения. – В.Б.] - большом учреждении, - я не знала старости, я работала с увлечением, чтобы моя работа была лучше работы молодежи, и я этого достигала вполне. Это меня удовлетворяло, и я была сильна и легка на подъем. Теперь не знаю - буду ли так способна, а работать кем-либо придется, если не захочу умирать. Вы никому ничего не должны, т[ак] к[ак] лицо, которое послало телеграмму - имело 5 р[ублей] от Вашего мужа - так я слышала. Если увижу этого человека, то когда-нибудь еще напишу. Когда я служила, то всегда думала о черном дне, и кое-что откладывала. Так что сейчас у меня есть 2000 р[ублей] и буду прибегать пока к ним, а если сумею заработать - то буду работать.

Гофман

 

*     *     *

 

Уважаемая Надежда Ивановна!

В последнее свидание с Андреем Андреевичем, накануне его смерти, он передал мне сберегательную книжку, телеграммы, открытку и свое заявление в УНКВД - все это я прилагаю к данному письму. Кроме того, он передал мне сорок рублей, видимо, не доверяя тем, с кем он жил. Из них я сначала отдал хозяйке 5 р[ублей], чтобы она купила молока для А.А., а на другой день передал ей остальные 35 рублей на его похороны. Похоронила его хозяйка. По ее словам, гроб дан был по распоряжению УНКВД, лошадь - сельсовет, а за могилу пришлось отдать все оставшиеся деньги.

Мне не пришлось проводить его, так как была срочная работа в связи с годовыми отчетами.

19. 01. 41 г. И. Сиземский.

 

А.А. Евдокимов умер таким же, каким был всю свою жизнь, - верным завету «Не убий». Его не сломили ни пыточные камеры архангельского НКВД, ни ссылка в Сибирь на верную смерть. Для многих в России заповедь «Не убий» и сегодня - пустой звук. И еще дальше от нынешней реальности отстоит новозаветное: «Положить душу свою за други своя».

Архангельск - Мюнхен -Петербург 1998-1999