Конфликт на Невской бумагопрядильне (1870 год), не выделявшийся сам по себе ни размахом, ни остротой, случился очень своевременно, когда внимание общества было привлечено к положению в промышленности. Он стал искрой, рассеявшей тьму неведения и воспламенившей интерес к рабочему вопросу в России.

Царь Александр Второй слыл просвещённым монархом. Он отменил крепостное право, за что благодарное «общество» нарекло его Освободителем. Он проводил военную, судебную и земскую реформы. Его заботами необъятная империя скреплялась веером железных дорог. Наконец, он высочайше дозволил первую Всероссийскую мануфактурную выставку, открывшуюся в Петербурге 19 мая 1870 года.

Павильоны её поражали воображение. Посетители часами торчали у экспонатов: ах, локомотивы! Ах, рояль-оркестр мастера Сигунова! Ситцевый платок с подробной картой державы, «чистые и безвредные» зеркала с серебряным покрытием, оригинальный холодильник для шампанского, «пуговичная живопись», сверкающие ленты рельсов г. Путилова, станки и агрегаты. Всё – отечественное. «Российская промышленность заявляет себя!» Возмутительно: среди «наших» чудес открыта торговля французским шоколадом!

Только за первую неделю число посетителей выставки перевалило за 23 тысячи, в том числе немало мещан и заводских. Газеты твердили: цена билета – рубль, надо бы снизить, ведь главное – не коммерческий, а пропагандистский успех. Русское общество верит в патриотизм «экспонентов».

Одновременно с выставкой те открыли Съезд фабрикантов, заводчиков и техников, который вдобавок к инспектированию промышленных заведений всерьёз обсуждал вопросы: «какие меры могут быть приняты для содействия умственному и нравственному развитию нашего рабочего сословия»? В учебных заведениях, клубах читались лекции по разным отраслям промышленности, продавались билеты для желающих посетить предприятия столицы.

Приподнятое настроение горожан совпало с радостным оживлением в рабочих окраинах. Ещё бы, рабочих впервые заметили, открыто заговорили о необходимости защиты их прав законами. Домовладельцев пугали слухи о строгой комиссии, будто бы намеревающейся обследовать условия быта фабричных. И так непривычно было читать, что некий хозяин доходного дома срочно выселил на пару дней под открытое небо всех жильцов – для косметического ремонта в квартирах. Из страха перед комиссией.

Общество было возбуждено и за всеми событиями совсем забыло о досадно холодной для мая погоде. Город наконец-то чувствовал себя Европой.

*     *     *

Зато фабричные на Невской бумагопрядильне, что прилепилась к Неве в Рождественской части, между Смольным институтом и нынешним Большеохтинским мостом, чувствовали себя просто одураченными. Мюльщики-рабочие, занятые на сложных, тянущих нитки мюль-машинах, имели каждый подручного и мальчика. Подручный ходил за жалованьем в контору фабрики, мальчику же платил сам мюльщик. Причём, если мюльщики работали сдельно и получали за выработанную пряжу, то мальчикам платили вперёд – «задельную плату». Пару недель назад контора согласилась на повышение задельщины мальчикам, и рабочие рассчитались с ними за май из своего апрельского жалованья. Теперь же контора отказывалась от своего обязательства компенсировать этот расход увеличением майского заработка.

Рабочие роптали, но острых конфликтов не было. Дирекция понемногу успокоилась. И напрасно: мюльщики свой интерес знали и бастовали на фабрике уже не однажды (последний раз – восемью годами ранее).

Вот и теперь трое из них: Семён Владимиров, Борис Потапов и Василий Окулов – собрались в питейном заведении Трусова, хозяин коего, даром что из крестьян, и грамоту знал, и кругозор имел. Обсуждала троица дела фабричные, а когда приговор по делу вынесла, обратилась к хозяину – написать прошение с расчетом повышенного жалованья. Трусов просимое сделал. И как раз вовремя.

22 мая, в день открытия Промышленного съезда, 63 рабочих Невской бумагопрядильни явились в контору с прошением и расчётом. Получив категорический отказ, мюльщики отпустили мальчиков домой, а сами бросили работу. Напрасно директор фабрики, действительный статский советник Евреинов, уверял, что контора в расчёты с мальчиками не входит. Мюльщики требовали держать слово и стояли на своем. На другой день замерло уже 80 машин с обслугой в 240 душ. Выработав запасы нитки, скоро остановилось пол-фабрики – с 800 рабочих. Выборные заявили директору и помощнику обер-полицмейстера полковнику Козлову, что и жалованье с 1-го по 22 мая они получать согласны лишь по новым ставкам. Стороны упёрлись. И всё бы закончилось, как обычно, то есть уступкой со стороны дирекции да штрафами со смутьянов. Или даже мировым соглашением. Но конфликт стал достоянием гласности.

Раньше отечественные стачки широкого внимания не привлекали: Россия, по мнению общества, ещё не имела ни промышленности, ни, следовательно, рабочего сословия. Теперь же – другое дело: первая мануфактурная выставка, первый Промышленный съезд. Куда дальше ведут аналогии с цивилизованным миром? Конечно, к рабочему вопросу, о чём либеральное «Новое время» и поместило серию неглупых передовиц. А «Биржевые ведомости» передали слухи о мелких стачках в каких-то не названных портняжных мастерских – возможно, искажённый отзвук событий на бумагопрядильне – солидно добавив: «Если не ошибаемся, это первый пример стачек в России, и должно полагать, что у нас пока они не возбудят таких затруднений, как в западноевропейских государствах». Публика была заинтригована, «борзописцы» рыскали в поисках подробностей. Толки о стачке ширились и достигли самых верхов.

Под гипнозом европейских забастовок, способных вызвать чуть ли не революцию из-за отказа в копеечном повышении заработка, тогда пребывали все. Власти занервничали: дали в «Полицейских ведомостях» разъяснение, что стачка идёт на Невской бумагопрядильне, что виновным грозит арест (по ст. 1358 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных) от одной до 3-х недель, а зачинщикам и до 3-х месяцев. И действительно, уже 27 мая, в день первых публикаций в прессе, было арестовано 58 человек. Главное управление МВД по делам печати попросило «повременные издания, изъятые от предварительной цензуры, воздерживаться от печатания рассуждений и вообще статей, касающихся несогласий между рабочими и хозяевами», но гг. редакторы вдруг проявили строптивость, и статьи продолжались.

Обратил на происшествие своё высочайшее внимание Государь. Обер-полицмейстер Петербурга Фёдор Трепов доносил Императору, что усилен надзор на всех фабриках, бастующие мюльщики «изъяты», что открыто следствие и «можно надеяться, что впечатление, которое немедленное наказание виновных произведёт на всю массу столичного рабочего населения, будет благодетельно». «Дай Бог», – отвечал Царь.

Особым распоряжением по судебному ведомству дело о Невской стачке было выведено из общего порядка. Уже 13 июня арестованные предстали перед окружным судом без присяжных заседателей. Неслыханный процесс с необычно большим числом обвиняемых проходил публично. С длинных скамей для подсудимых вставали мужчины и парни в нечистых рубахах, все как один стриженные в «скобку», и монотонно расказывали о своём полуголодном житье-бытье, о грубости и рукоприкладстве мастеров, об обмане рабочих конторой. Для них это была повседневность, установленная ещё со времен основателя фабрики, британского подданного барона Штиглица. Но публике такие рассказы были внове; зал волновался и возмущался.

И произошло то, что должно было произойти. Обнаружив широкую практику противоречивых устных договоров администрации с фабричными, порождавших путаницу и недоразумения, а также учитывая, что стачка беспорядками не сопровождалась, суд вынес удивительно мягкий приговор. 54 человека приговаривались к трёхдневному, а составители прошения да Петров Фёдор – к 7-дневному аресту «при полиции». Общество торжествовало победу.

Рабочие же были по-прежнему недовольны. Сочувствие образованной публики утвердило их в своей правоте. Не подавая кассационной жалобы на судебное решение и возобновив работу, они продолжали возмущавшие спокойствие разговоры. Катализатором недовольства стали выгнанные с фабрики зачинщики, а так как они покидать столицу не собирались в надежде поступить на одну из фабрик, то перед властями вырисовывалась угроза стачечной эпидемии.

Что оставалось делать Министру внутренних дел Тимашеву? Ведь сам Государь-реформатор оценил наказание смутьянов как «весьма слабое»!

Оставалось попытаться компенсировать «либеральничанье» в суде расширением внесудебных репрессий. Четвёрка с Невской бумагопрядильни была выслана «из столицы на родину […] с нарочными городовыми, с тем, чтобы над высланными местное начальство имело особый надзор». А 6 июля 1870 года МВД разослало губернаторам Центральной части России циркуляр № 1906. Он предписывал «при первом полученном известии о стачке рабочих на каком-либо заводе и фабрике, не допуская дела до судебного разбирательства, по обнаружению полицией главных зачинщиков» высылать их в окраинные районы Империи. Именно Невской стачкой открылся период открытых судов над стачечниками. И обширный перечень бессудных высылок рабочих активистов в непромышленные местности страны. Эта практика была прервана лишь в 1917 году, чтобы уже в 1919-м волей большевиков возобновиться ещё на десятилетия, связав царский и советский этапы развития России.

*     *     *

Конфликт на Невской бумагопрядильне, не выделявшийся сам по себе ни размахом, ни остротой, случился очень своевременно, когда внимание общества было привлечено к положению в промышленности. Он стал искрой, рассеявшей тьму неведения и воспламенившей интерес к рабочему вопросу в России. Рабочее движение стало общественно значимым фактором и, получая всё более широкое признание в образованных кругах, быстро нарастало. В одном Питере в 1870-е годы произошло 90 волнений и стачек, в том числе на Путиловском заводе – 11, на Невском механическом – 7, на Александровском заводе и Новой бумагопрядильне по 5 и т.д. Возникали легальные и подпольные рабочие общества и рабочие издания. Начиналась новая эпоха.

В.Большаков

(Опубликовано в газ. «Солидарность» в 1995 году)