25 лет назад, в 1980 году, был создан польский профсоюз «Солидарность», который внес значительный вклад в крах коммунистического режима в Польше. А вот попытки создать независимые профсоюзы в СССР и России неизменно терпели крах.

«Ежемесячно делал прибавку в заработке»

Как ни старались русские марксисты, зарубежная идея объединения трудящихся в профессиональные союзы приживалась в Российской империи чрезвычайно трудно. Хотя, казалось бы, все должно было происходить наоборот. Большинство пролетариев были выходцами из крестьянских общин и имели опыт коллективного решения общих проблем. Переезжая в города и нанимаясь, к примеру, на строительство, они продолжали жить и работать артелями. Но вот вступать в профсоюзы даже те, кого называли сознательными рабочими, не торопились.

Существование немногих полулегальных профессиональных объединений осложняли финансовые проблемы. Бывало, что они прекращали работу из-за неуплаты членских взносов. И это тоже было странно: ведь и в крестьянских общинах существовали «мирские кассы», куда платили подушный сбор и куда шли доходы от пользования общинной собственностью. Из этих касс оплачивались расходы общины — на церкви, школы, дороги и прочее, а контролировали расходы избранные на сходах люди.

Правда, нередко деревенские старосты считали, что грех быть у колодца и не напиться. И, может быть, именно памятуя о таком отношении к общественным средствам, пролетарии не спешили отдавать даже малую часть кровного заработка в профсоюзную кассу.

И все же основным препятствием на пути профсоюзного движения в России оставалось государство. Правительственные чиновники считали себя единственной силой, способной регулировать отношения между наемными работниками и работодателями, и не допускали в эту сферу никаких организаций с социалистическим уклоном. Государственные фабрично-заводские инспекторы в большинстве случаев добивались создания для рабочих вполне приличных условий, и никакой почвы для развития пролетарской солидарности не оставалось.

К примеру, квалифицированные рабочие и конторщики на Дудоровском стекольном заводе в Брянской губернии жили в построенных владельцем предприятия бараках. Но что называлось бараком? По сути, это был дом из трех двухкомнатных квартир площадью около 40 м2. А заработок машиниста или стеклодува высокого класса позволял безбедно жить и даже держать прислугу. Еще более интересные примеры жизни дореволюционного пролетариата приводил в своих рукописных воспоминаниях Леонид Бахтиаров. Он в советское время стал видным профсоюзным работником — заведующим отделом ВЦСПС, а затем заместителем министра кинематографии.

Он, например, с удовольствием вспоминал о существовавшей в дореволюционной России системе обучения рабочих, скопированной затем в СССР:

«Уездное ремесленное училище в Романово-Борисоглебске (ныне город Тутаев. — Прим. ред.) в Ярославской губернии славилось. Из него выходили хорошие мастера по краснодереву и слесарно-токарному делу. Краснодеревцы делали разные вещи, и так здорово отполированные, что если смотреть на верх тумбочки, то это зеркало. Любили добиваться такой отделки и в слесарно-токарных изделиях. Если в готовой вещи мастер увидит небольшую царапинку, он ее не примет. Отличались великолепной отделкой такие изделия учеников, как сахарный нож и точеные подсвечники на чугунной плите. Хорошо выполненные изделия училище вывозило в Ярославль на губернскую выставку ремесленных школ, где их продавали. Были случаи, когда покупатель, уплатив стоимость вещи, дарил ученику дополнительно еще какую-то сумму. Ее вручали торжественно на собрании учеников. Такой приз за сахарный ножик выпал и на мою долю — три рубля».

Как писал Л.Бахтиаров, у него не было почти никаких проблем с трудоустройством. Он устроился в механическую мастерскую на ткацкой фабрике: «Через две недели я получил 14 руб., а за месяц — 27 (в 1914 году фунт хлеба — 409,5 грамма — стоил 2—4 копейки, фунт мяса —10—40 копеек. — Прим. ред.). Эти цифры всегда у меня в уме при воспоминании о начале трудовой деятельности».

Вспоминал он и о том, каким способом его эксплуатировал хозяин фабрики, когда он стал выполнять оборонный заказ — отделывать гильзы для снарядов:

«Фабрика изготовляла для фронта трехдюймовые снаряды. Вот тут заработки все более увеличивались, и я получал иногда получку наравне со старым квалифицированным литейщиком — до 70 руб. В конце концов этот заработок не радовал меня. Отделка снаряда по двенадцати шаблонам, вручную здорово изнуряла меня, стали болеть руки. Я начал задумываться об уходе на другую работу. Но Штуцер (начальник мастерской. — Прим. ред.) не отпускал меня и без моей просьбы ежемесячно делал прибавку в заработке, так как я почти не делал брака».

При такой форме эксплуатации никакой нужды в профсоюзах попросту не было. Да и рабочие в провинции просто не слышали ни о них, ни о том, что нужно желать поражения своему правительству и всеми силами приближать пролетарскую революцию.

«В бригаде слесарей я получал свой миллион рублей»

Острая потребность в защите своих интересов возникла у трудящихся после революции. И то не сразу. В первые месяцы 1918 года предприятия и транспорт по инерции еще работали. А затем наступил хаос. Л.Бахтиаров вспоминал:

«Ввиду тяжелого положения на транспорте я был мобилизован военкоматом и направлен в Ярославские железнодорожные мастерские на ремонт паровозов и вагонов. Квартировал недалеко от Московского вокзала на Железнодорожной улице. На работу ходил через пассажирский вокзал. Видел семьи, умирающие от голода. До сих пор в глазах стоит, как у одной матери на руках чуть ворочался малютка, еще один ребенок шевелился, тогда как мать и третий мальчик были уже мертвы. Ужас...

В бригаде слесарей я занимал среднее положение, получал свой миллион рублей — бумажный блокнот, на который можно было купить коробку спичек и несколько стаканов молока на ближайшем маленьком рынке...

Мы, железнодорожники, делали маршрутные поезда сверхурочно и за это получали (в месяц или два) 15—20 фунтов муки или зерна и несколько метров мануфактуры, которую меняли с деревенскими на продукты. Нечего греха таить: делали сковородки, противни, совки, зажигалки и все это сбывали в деревню. Я тоже это делал».

В этих условиях предприятия и станки стали не столько средством производства, сколько средством выживания. И чтобы не допустить их окончательного развала и разграбления, рабочие объединялись. Однако снова не в профсоюзы. На общих собраниях избирали фабрично-заводские комитеты, которые вели все переговоры с администрацией и представителями советской власти.

Независимые фабзавкомы, естественно, не устраивали большевиков, и их стали заменять профсоюзами, подконтрольными партии. Тем не менее рабочие еще боролись за свои права. Л.Бахтиаров вспоминал, как в 1925 году прядильную фабрику, где он тогда работал, собирались закрыть, но рабочий актив выступил против и добился своего. И таких случаев было достаточно много. Когда требования пролетариев не выполнялись, они, как это тогда называлось, «итальянили» — работали медленно и плохо — или бастовали в открытую с разрешения и при поддержке профсоюзов. В 1922 году ГПУ констатировало:

«Необходимо указать, что подчас забастовки являются действительно единственным способом борьбы рабочих с администрацией, не предпринимающей достаточно энергичных мер по обеспечению рабочих. Мы можем подметить, например, забастовки в Мальцевском фабрично-заводском районе, где таковые санкционировались подрайкомом Союза металлистов».

Профсоюзы имели фонды для помощи забастовщикам, а члены профсоюзов через биржи труда получали работу в первую очередь. Кроме того, профсоюзы стали заниматься заключением коллективных договоров с администрацией предприятий. И в ходе договорной кампании могли несколько улучшить заработки и быт рабочих. Так что пролетариат оценил эти преимущества и пошел в профсоюзы. И в результате заводские профкомы стали достаточно влиятельными организациями, способными даже сменить дирекцию завода.

Л.Бахтиаров писал:

«Дело было на «Красных ткачах». Обсуждался колдоговор. Директор не соглашался удовлетворить требование фабкома об изготовлении и пополнении бани новыми тазами и не давал денег на содержание клуба. Эти разногласия были вынесены на общее собрание рабочих. Начались прения, рабочие поддерживали фабком, но директор упорствовал. Тогда одна ткачиха, старая, седая, повязанная красным платочком, поднялась на сцену, упала перед директором на колени и сказала, что старый хозяин шайки в баню давал, прошу и тебя. И, вот ужас, длинная неуклюжая фигура директора поднялась с места, и он с улыбкой заявил: «Ну уж если так, то я согласен».

Я председательствовал на собрании; гнев охватил меня, и я объявил от имени Союза текстильщиков, что такой директор лишается доверия и подлежит снятию с работы. Овация собрания... На другой день он был привлечен укомом партии к партийной ответственности. Льноправление вынуждено было назначить другого директора».

«Посещаемость собраний крайне низка»

Однако период, когда профсоюзы были влиятельными и популярными, длился очень недолго. В каких-то районах СССР уже в середине 20-х, в каких-то — ближе к их концу профсоюзы стали, по сути, частью администрации предприятий, которая гасила недовольство пролетариата. В одной из сводок ОГПУ за 1925 год, например, говорилось:

«Завод «Красное Сормово» (Нижегородской губ.). В конце октября две артели слесарей паровозного цеха в количестве 12 человек без ведома завкома прекратили работу, требуя повышения расценок. Забастовка длилась день и ликвидирована обещанием завкома разрешить вопрос о расценках в ближайшее время. Незадолго до забастовки слесари подали заявление о повышении расценок, но ответа не получили».

Естественно, популярность профсоюзов стремительно падала. Четыре года спустя, в 1929 году, ОГПУ докладывало руководству страны о ходе отчетно-выборной кампании в профсоюзах:

«По ряду крупных промышленных предприятий Московской губ., Украины, ДВК, Нижегородской и Смоленской губерний посещаемость и активность рабочих на перевыборных собраниях очень часто совершенно недостаточны.

Средняя посещаемость перевыборных собраний ФЗК по Московской губ. и Украине не превышает 45—58% общего количества рабочих. На цехсобраниях Харьковского паровозного завода, ГЭТ №1, ф-ки «Красная нить» активность беспартийных рабочих очень низка. На собраниях высказывалось 4—10 человек, преимущественно члены ВКП(б)...

Вследствие низкой посещаемости собраний рабочими отмечены срывы собраний».

После того как организаторов несанкционированных забастовок стали арестовывать как меньшевиков и эсеров, эта форма пролетарского протеста вышла из употребления. А профсоюзы сосредоточились на повышении качества и количества труда и организации досуга трудящихся. Повсеместно строились Дворцы труда с библиотеками и кружками для трудящихся. И именно это огромное по объему строительство закономерно привело к тому, что союзы трудящихся стали частью государственной машины не только на заводском, но и на общесоюзном уровне. При плановой экономике строить без выделения лимитов на материалы было невозможно. А лимиты получали только внесенные в общегосударственный план организации. И в 1933 году, как вспоминал работавший тогда начальником планово-экономического сектора ВЦСПС Л.Бахтиаров, эта головная профсоюзная организация была включена в план снабжения СССР 1934 года.

А вскоре включение профcоюзов в систему госучреждений получило логическое продолжение. Первого секретаря ВЦСПС Николая Шверника приравняли по статусу к союзному наркому. Все вернулось на круги своя. Власть единолично мирила красных работодателей и красный пролетариат.

«Вижу, дело пахнет уголовщиной»

Тогда же, в 1930-е годы, началась своеобразная трансформация партийного лозунга «Профсоюзы — школа коммунизма». С помощью профсоюзных средств некоторые чиновники стали жить как при коммунизме. Л.Бахтиаров в мемуарах писал:

«По плану культурного строительства проходил ташкентский Дворец культуры в сумме 3 млн руб. Однако его строительство не осуществлялось. Дело в том, что узбекское правительство не выделяло своей половины средств, но ассигнования из средств ВЦСПС тратились. Встал вопрос, что делать... Мы уже кое-что знали от секретаря Средазбюро ВЦСПС Юсупова Усмана Юсуповича. Этот хороший, честный большевик не стеснялся критиковать руководство Узбекистана за потворство в расхищении материалов и средств на стройке дворца. Отправился в путь. Ознакомился с материалами по строительству — вижу, дело пахнет уголовщиной. У меня были документы за подписью прокурора СССР т.Вышинского и председателя ВЦСПС т.Шверника на право передавать дело в суд. Надо было судить начальника строительства и еще человек двух-трех.

Отправились в Совнарком республики к председателю Файзулле Ходжаеву... Тепло принял нас с т.Юсуповым. Предложил сесть и подал тарелку с чищеными орехами. Разговор сразу принял острую форму. Файзулла выслушал меня и вместо поддержки и помощи в исполнении долга он задает мне «коварный вопрос»: сколько я еще привез денег на дворец? Такая постановка вопроса меня вывела из терпения, и сгоряча я заявил, что я уполномочен предать суду растратчиков и продать с торгов оставшиеся еще не разбазаренные материалы. Кроме того, я потребовал немедленно возместить Средазбюро ВЦСПС 40 тыс. руб., взятых незаконно из членских взносов Госбанком республики. Тут крепко вспылил Файзулла. Тоже поднялся с кресла и заявил, что я нахожусь в Узбекистане».

Гость не понял истинного смысла этой фразы. Ходжаев взял тайм-аут на совещание с членами бюро компартии Узбекистана, а на следующий день оказалось, что все виновные в хищениях куда-то исчезли. Арестовывать и судить было некого.

Собственно, это стало своего рода традицией. Редкий председатель профкома или обкома профсоюза не пользовался теми благами, которые были у него под рукой. На них жаловались, самых зарвавшихся переизбирали, и все начиналось вновь. Типичное письмо о работе председателя завкома пришло в ЦК КПСС в середине 1970-х с завода фотоэлектронных умножителей в столице Северной Осетии. В письме подробно перечислялись прегрешения профсоюзного руководителя:

«Снят за взятки и жульнические комбинации с руководящего места в Майкопе, за что имеет строгий выговор по партийной линии; ему готовили персональный бесплатный обед в заводской столовой; за счет завода отремонтировал квартиру и собственную автомашину (потом продал ее и купил новую); ежемесячно получал за «особые заслуги» премии по 200—250 рублей (есть приказы); продолжает спекулировать коврами, которые выделяются заводу; совместно с кассиром завкома Любой спекулирует путевками; под видом совещаний днями не бывает на заводе».

К концу существования СССР официальные профсоюзы были дискредитированы целиком и полностью. Но и новые, независимые, так и не смогли стать авторитетной силой. И дело не только в том, что неверие в бескорыстие профсоюзных бонз стало почти генетическим. Важнее другое: в стране, где власть всегда единолично регулировала и регулирует отношения между работодателями и работниками, профсоюзы попросту не могут играть никакой самостоятельной роли.

Источник: Закон i бiзнес. – Киев. - 3/9.09.2005. - № 36(712). (Сайт «Закон & бизнес» - http://ru.zib.com.ua/article/1126272611468/)