Смерть Сталина была, бесспорно, самым большим политическим событием во внутренней жизни Советского Союза. В среде заключенных она произвела огромное впечатление. Все мы прекрасно отдавали себе отчет, что переворота не будет, но мы все же лелеяли какие-то надежды о некоторой перемене в лучшую сторону, о небольших свободах, о приходе каких-то, может быть, новых людей. Мы знали, что второй такой крупной, в гадком смысле, фигуры, как Сталин, коммунистам не найти. Мы знали, что они, возможно, найдут еще более кровавого палача, но такого хитрого и беспринципного, законченного негодяя им больше не найти. В уме и в разговоре перебирали возможные имена нового диктатора, говорили и о возможном коллективе, базирующемся не на дружбе и бескорыстии, а на страстной ненависти, зависти и недоверии всех сталинских сатрапов. Начавшаяся на коммунистических верхах поспешная, судорожная перетасовка, только подтвердила наши предположения. Никто не мог с уверенностью сказать, что будет дальше, но мы знали одно: - сталинская эпоха закончена! Могут еще быть отрыжки сталинизма, но какая-то перемена должна настать.

Лагерная администрация чувствовала себя как бы смущенно. Нерешительно. Они тоже сознавали, что прежнее кончено и не знали, что им ожидать от будущего. Ведь в Советском Союзе за долгие годы сталинской диктатуры все привыкли к слепому без рассуждении, повиновению. Если "сверху" не придут приказы, чекисты не будут знать, что им следует не только делать, но и думать. Меньше всего они рисковали, что-либо говорить. Они, впрочем, как и мы, заняли выжидательное положение.

Амнистия 27-го марта 1953 года больно ударила по всем политическим заключенным. В то же время, миллионы воров, бандитов, убийц, людей, подверженных самым жутким порокам обрели неожиданную свободу. Мы же, ставшие без вины виноватыми, жертвы сталинской подозрительности и мании преследования, те - чья вина заключалась только в том, что они любили свою родину, народ, желали ему настоящего добра, не по сталинскому прописанному рецепту - продолжали безнадежно томиться в лагерях.

Со "свободы", через вольнонаемный персонал или через новоприбывших из тюрем "пополнений", мы узнали о жуткой волне преступлений, затопившей несчастную Россию. Почти ежедневно в нашу лагерную больницу, как самую близкую к железнодорожной линии, доставляли обезображенные трупы, обнаженные тела людей ограбленных и выброшенных из окон вагонов ехавшими в поездах только что освобожденными и сразу же "загулявшими" бандитами. Убийство катилось по стране. Бандиты убивали друг друга, сводя старые счеты, в поездах и на станциях. Их путь на "свободу" отмечался грабежами магазинов, складов, квартир, станционных буфетов, убийствами милиционеров, изнасилованными женщинами и подростками. Многие из них не успевали выехать за пределы Коми АССР, как уже с новой судимостью, по новому делу, возвращались назад на свое старое, "тепленькое" местечко, в тот же самый лагерь.

Кремлевцы успели на быстроту "шлепнуть" Берию, но и это событие не отразилось на заключенных политических лагерей. Так мы дальше и ходили с нашитыми на шапку, над правым коленом, на спине между лопатками, напечатанные на грязных кусках бязи номера каторжан. Все так же на ночь нас запирали наглухо на висячий замок в вонючих, переполненных бараках и ставили в жилое помещение заражавшую воздух деревянную кадку - бессменную "парашу". Все так же на окнах оставались толстенные, сделанные из автомобильных рессор, решетки! Без перемен, по утрам, конвоиры на разводе рапортовали своему командиру: - "Товарищ лейтенант! 250 врагов народа под охрану принял"! А мы, заключенные, каждый день слушали, стоя в угрюмом сером строю этот бессмысленный, оскорбительный и унизительный для каждого из нас рапорт. Все так же... Да разве можно перечислить все отвратительные и унизительные "все так же" нашей жизни в концлагере?

Люди мрачнели и замыкались в себя. Блеснувшая на горизонте искорка надежды погасла. Погасла, несмотря на то, что в Кремле никто не чувствовал себя уверенным, несмотря на то, что там никто друг другу не верит. Берия подтвердил это самым наглядным образом. Всем заключенным В&ркутинского "Реч-лага" это было ясно без разговоров. Одна мысль и одна идея захватывала людей все сильней и крепче: - добиться свободы во что бы то ни стало!

Забастовка

Наступил конец июля. Заполярное, короткое и бледное лето было в разгаре. Солнце не уходило за горизонт и своими косыми лучами озаряло тундру день и ночь. Как будто бы хотело вознаградить нас за все, чего мы были лишёны за долгие десять месяцев зимы. Расцвели диковинные цветы, не имеющие аромата. Появились какие-то маленькие пестрые и шустрые птички, торопившиеся скорее вывести птенцов и покинуть суровую и негостеприимную тундру. В лагере, обнесенном забором из многих рядов колючей проволоки, наблюдалось какое-то нервное возбуждение. Люди чего-то напряженно ждали. Чего-то, что неминуемо должно было вскоре наступить. Чего-то сурового, решающего, что должно было раз и навсегда в корне изменить их положение.

Наконец, 24-го июля 1953 года все сорок шахт комбината "Воркут-уголь", являющиеся неотъемлемой собственностью МВД-СССР, в которых работают политические заключенные, осужденные на длительные сроки заключения (в подавляющем большинстве на 25 лет принудительного труда в И.Т.Л.) - объявили забастовку. Это был неслыханный в истории СССР случай! История не только неслыханная и небывалая, но и весьма неприятная для советской экономики. Вдруг, внезапно, прекратился ежедневный прилив 120.000 тонн драгоценного угля!

Индустриальный центр Ленинграда и промышленность Прибалтики ощутили это сразу же. Приток угля шел ежедневно, как ежедневно он и расходовался. Промышленность была парализована. Удар был тяжелый и неожиданный. Зазнавшиеся и ожиревшие на "туфте" начальники схватились за голову. Оказалось... что запаса угля вообще не было.

У нас был создан лагерный забастовочный комитет. Люди согласившиеся войти в него - шли на верную и неизбежную смерть. Это знали и избиратели, и избираемые. А все же общий порыв, жажда свободы, или хотя бы изменения положения, были так велики, что никто не отказывался от этой высокой и в то же время самоубийственной чести.

Никто не надеялся, что забастовка в Воркуте будет первой ласточкой, которая должна сделать весну в России. Все знали, что раньше или позже чекисты справятся с забастовщиками и переловят тех, кого они посчитают зачинщиками. Всех их пошлют на "шлепку". Вытравят до конца, чтобы и семени не осталось на будущее, для того, чтобы нагнать страху на остальных.

Мы предъявляем требования

...Комитет забастовщиков предъявил чекистам условия, при которых заключенные согласны снова взяться за работу. Эти условия были, справедливо говоря, более чем умеренными и миролюбивыми. От чекистов требовалось следующее:

• Возвращение политической и личной свободы.
• Постепенный пересмотр всех дел и освобождение всех политических заключенных.
• Возвращение на родину всех иностранцев, находящихся в лагерях.
• Постепенный роспуск по домам из лагерей всех заключенных советских граждан.
• Роспуск по домам всех военнопленных, без различия национальности и подданства.

Из этого было видно, что борьба за свободу началась решительная и недвусмысленная. Заключенные удалили из ла-геря всех эмведешников-офицеров, надзирателей и остальной административно-чекистский персонал. Комитет взял в свои руки управление лагерем. Все продукты в складах были взяты на учет. Питание для всех заключенных, кроме, конечно боль-ных, находящихся в больнице, было строго рационировано. Порядок и дисциплина сохранялись образцово. Никаких инцидентов не было.

Человек около двадцати заключенных, о которых имелись определенные и неопровержимые сведения, что они занимались доносами и были причиной многих больших неприятностей, даже с трагическим окончанием, были призваны к ответу. Был выбран суд. Прокурор и защитник. Над обвиненными в доносах было произведено следствие с допросом свидетелей и сделана очная ставка. Суд вынес, по сравнению с сделанными преступлениями, очень милостивый приговор. Каждому из них на грудь повесили плакат с надписью -"доносчик"!

С этими плакатами на груди они обошли все бараки нашего лагерного пункта и рассказывали о своих подлых доносах и гнусных деяниях... Они каялись в клевете на товарищей и клялись, что никогда больше таким способом не будут добиваться каких бы то ни было привилегий для себя. Их клятве можно было верить вполне. Разоблаченный доносчик никакого интереса для чекистов больше не представляет. Они сами стараются от него избавиться, отправляя его на работу в такие места откуда редко кто возвращается или туда, где разоблаченного "стукача" ожидает беспощадная расправа заключенных. Разоблаченные доносчики сами чувствуют, что их песенка спета и что в будущем их ожидает если не смерть, то общее презрение и полное одиночество.

Приготовление к решительной схватке

Лагерный комитет издал распоряжение - ни в коем случае первым силу не применять; но уже 25-го июля три человека - оберштурмфюрер (старший лейтенант) Хекки Яровари, финн по национальности, служивший в немецких частях, и два югослава, Блисич и Милорадович, не выдержали и, вооружившись двумя пожарными огнетушителями, совершили нападение на сторожевую вышку, на которой находился солдат-часовой. имевший в своем распоряжении пулемет и ручные гранаты. Нападавшие залили углекислотой глаза часового, перелезли через колючую проволку, отняли у ослепленного солдата ручной пулемет с патронами, ящик гранат, ракетный пистолет и ящик осветительных ракет.

Другая группа, по примеру первой, таким же способом разоружила еще две вышки. С остальных вышек часовые ушли сами, захватив все снаряжение.

К этому времени всем уже было ясно, что переговорами свободу мы не получим. Только борьба не на жизнь, а на смерть может привести к каким-либо результатам.

В лагере началось лихорадочное подготовление к предстоящей схватке. Из аммонала и динамита, которых в шахтах было изобилие, начали приготовлять ручные гранаты, употребляя для этого пустые консервные банки. В лагерной кузнице спешно ковались топоры, ножи и даже наконечники для... копий. Мастерили какие-то палицы, нечто вроде старинных "шестоперов" или "насек" и даже просто самые примитивные дубинки усаженные гвоздями. Не было ни одного заключенного, который не запасся бы каким-нибудь оружием, в зависимости от своего умения и силы. Даже всеми презираемые "стукачи" и те вооружались кирками, насаженными на длинные рукояти.

"Герой Катынского леса" желает говорить!

26-го июля, в лагерь пришел, или, вернее просил разрешение войти, генерал войск МВД, Деревенько, начальник Воркут-лага. Деревенько был -герой Винницы и Катынского леса", как его прозвали заключенные.

Презренный "герой" уничтожения десятка тысяч польских офицеров в Катынском лесу, "герой" события, которое в свое время вызвало ужас во всем цивилизованном мире и было приписано ошибочно немцам, - решил лично поговорить с заключенными. Его сопровождал только один адъютант. Шел он, безусловно, не по доброй воле. У обоих вид был напуганный и жалкий. Конечно, только встревоженный, свирепый окрик "сверху" из Кремля мог заставить Деревенько решиться на такой шаг.

"Герой" и его адъютант получили разрешение от нашего лагерного комитета войти. Они шли медленно. Видно было, что они в любой момент ожидали удара. Они боялись, что их разорвут на куски. Те, кто был поближе и видел "генерала", рассказывали, что у него дрожала нижняя челюсть. Он хотел что-то сказать, но вместо слов из его горла выходили только какие-то нечленораздельные звуки.

Член лагерного забастовочного комитета, Валентин Виноградов, снисходительно и презрительно успокаивал Деревенько и обещал ему и его адъютанту абсолютную личную безопасность.

Заключенные громко смеялись, видя своего палача таким жалким и напуганным.

Из толпы слышались крики: "Чует кошка, чье мясо съела! Это тебе не Катынь!"

Наконец генерал Деревенько собравшись немного с духом, обратился к заключенным с призывом снова стать на работу, не поддаваться "провокации разных авантюристов и иностранных агентов", а он, Деревенько, со своей стороны гарантирует, что кроме зачинщиков и подстрекателей, никто наказан не будет. Лагерники должны, мол, доказать, как они любят Родину, и как они, де, стоят на страже интересов страны. Деревенько же, лично, всеми силами будет заступаться перед правительством и министерством внутренних дел и просить, чтобы заключенным, которые будут себя примерно вести и хорошо работать, дали "некоторые облегчения" и даже, чтобы питание было "до некоторой степени" улучшено!

Предложения Деревенько вызвали в толпе насмешливый хохот и выкрики. Некоторые иронизировали, что с помощью Деревенько, в лагеря прибудут жены и семьи.

После "воззвания генерала МВД" из толпы заключенных вышел Александр, Сашка Камышев, стал прямо перед "героем" и сказал:

- Смотри, генерал! Все, что ты перед собой видишь, да и вся Россия, сколько ее есть, от края и до края, выстроена рабским трудом! Всюду лежат наши кости. Вся земля вспоена нашей кровью и нашим потом! Весь народ стонет от мук, в то время как вы, кровавые кремлевские палачи, готовите рабские цепи и муки всему человечеству. Народ мрет от непосильного труда и голода, а вы со своими семьями живете в полном изобилии и богатстве! Ведь ты сам, генерал, руководивший уничтожением сотен тысяч человек, сам ведь не веришь своим словам и обещаниям! Как же ты хочешь, чтобы мы тебе верили?!

Здесь ты никого не обманешь! Здесь ни один человек не верит ни одному слову чекиста.

Мы вас хорошо знаем! Нам довольно лжи и обмана. Убирайся отсюда, покуда цел. Тебе дали честное лагерное слово, что живым выпустят - цени его. А там, в Москве, скажи, что, свобода для России настанет тогда, когда всех вас коммунистов, как крыс перетравят! Понял? А до тех пор будет борьба тяжелая и кровавая. Беспощадная борьба. Нам жалеть нечего. Ни жизни, ни крови!.. Генерал Деревенько молча, не прерывая слушал Сашку. Он как-то весь сжался. Лицо его было пепельно-серого цвета. После Камышева больше никто не говорил. Своими простыми, скупыми словами, он сказал все то, что лежало на сердце у каждого.

"Гости" повернулись и зашагали к воротам, около которых толпа была самой густой. Насколько ближе они подходили к заключенным, настолько быстрее становились их шаги. Толстый, коротконогий адъютант должен был перейти в рысь, чтобы поспевать за своим начальником.

Америка нам поможет!

Под вечер того же дня начала работать импровизированная забастовочная радиостанция. Аппаратура была срочно сконструирована бывшими между заключенными спецами, радиоинженерами.

Услышал ли свободный мир призывы о помощи, жалкое С.О.С. лагеря Воркута? Нам это осталось неизвестно. Заключенные обращались ко всему миру на всех языках. Они просили поддержать рабов в их борьбе за свободу!

В тот момент, если бы ветер понимания подхватил нашу искру борьбы за право человека, нужно было так немного, чтобы весь север России, все лагеря с заключенными были охвачены пламенем восстаний. К лагерникам присоединилось бы все население. Ведь это все было подобно сухой соломе, ожидавшей только спички, чтобы вспыхнуть всеочищающим огнем.

... Около полуночи подача тока прекратилась. Радиостанция Воркута перестала жить.

Новый луч надежды принесла какими-то судьбами попавшая в лагерь московская газета "Правда", в которой цитировалась речь Даллеса, призывавшего рабочих и крестьян, находящихся под гнетом коммунизма, к отпору и забастовкам. К кому это относилось? К несчастным рабам СССР или только к сателлитам - мы не знали. Мы верили в то, что Америка поможет восставшим всеми средствами, даже оружием, где бы не вспыхнуло пламя отпора насильникам.

Психоз масс был настолько силен, что люди стали прислушиваться - не слышен ли звук моторов тяжелых американских самолетов, несущих нам оружие и боеприпасы. Все ожидали помощи западного мира. Мы готовы были перейти в наступление. Освобожденная Воркута поставила бы в ряды бойцов за свободу 140 тысяч заключенных. Они бы бесстрашно двинулись на Москву сметая все по пути, как снежный ком разрастаясь и включая в свои ряды все новых и новых людей...

Мы верили... Мы формировались в роты, батальоны... полки. Назначали и выбирали командиров! Среди заключенных было множество офицеров с большим опытом. Офицеров любых армий и любой национальности.

Все население нашего лагерного пункта, то есть 3200 человек было готово ринуться в бой. В бараках заседали "ген. штабы", разрабатывая не только план наступления, но и план обороны нашего лагеря.

... А американских самолетов все не было!

Так, в лихорадочных приготовлениях, в приливе и отливе надежд и веры, проходило время, без каких-либо выступлений с обеих сторон - МВД и лагерников.

И мы, и чекисты ожидали помощи. Мы из Америки. Они из Москвы. Эмведешники дождались своего, а "американская помощь" никогда не пришла!

Тревога

1-го августа 1953 года в 5 часов в лагере была объявлена общая тревога. Все заняли свои, заранее обдуманные места для обороны.

Издалека, в просторах тундры виднелась приближающаяся к нам колонна больших грузовых автомашин. Мы насчитали - 12. В них сидели, голова к голове, солдаты специальных войск МВД. Солдаты, человек по 50 в машине, были, видимо, в самом прекрасном расположении духа. Они были украшены зеленью и цветами. Ясно было, что они получили хорошую зарядку водки, чтобы меньше думали, меньше чувствовали, выполняя свою гнусную задачу.

Забегали вокруг лагеря эмведешники. Как муравьи они возились, устанавливая на отдаленных сторожевых вышках и на столбах громкоговорители, с помощью которых вскоре нам было объявлено, что через 10 минут с нами опять будет говорить генерал Деревенько.

Вскоре прибыл на легковой машине и сам генерал. Его автомобиль сопровождали два грузовика с солдатами войск МВД.

Все солдаты, вооруженные автоматами, выпрыгнули из грузовиков. Они заняли боевой порядок, выстроившись в две шеренги вдоль фронта лагеря, по ту сторону ворот и колючей проволоки.

Их численность была равна батальону. Весь лагерный пункт ожил. Бесстрашно все заключенные, 3200 человек, собрались в полосе ворот лагеря. Молча ждали, что опять предложит "Катынский герой". Защелкали, запищали громкоговорители и наконец послышался уже знакомый голос Деревенько.

На этот раз его голос больше не дрожал от страха. Он был полон трудно сдерживаемой злобы и угрозы. Генерал требовал от нас безоговорочной сдачи. Давал 5 минут времени, приказывая всем выйти вон из лагеря и сложить наше доморощенное и благоприобретенное оружие в кучу. Текли минуты, тяжелые и длинные, как вечность. Люди с обеих сторон стояли молча и не двигаясь. С нашей стороны никто не думал выйти и сдаться на милость чекистов. Прошло назначенное время. Ясно было видно, как генерал по ручным часам следил за сроком. Запищал громкоговоритель. Генерал приказал врачам и младшему медицинскому составу из заключенных быть на своих местах в больнице и приготовиться к работе.

- Что это? Неужели же в нас будут стрелять? - спрашивали мы друг друга, зная о законе, запрещавшем открывать огонь по заключенным, не вышедшим за "запретную зону".

Впрочем, мы знали о случаях нарушения этого закона. Нас уже ничем нельзя было удивить.

- Стрелять будут в воздух! - говорили между собой заключенные. - Это "пущают дреф", запугивают!

... и в тот же момент из более чем 400 автоматов была открыта стрельба в безоружную плотно сбитую толпу. И не в воздух, а прямо в мясо. Передние ряды дрогнули. Несколько десятков человек упало. Толпа взревела. Слышны были стоны и проклятия. Мертвые и раненые поили своей кровью холодную заполярную тундру.

В стрельбе настал перерыв. Солдаты меняли диски в своих автоматах. Воспользовавшись этим мгновением, огромная толпа лагерников нажала на большие лагерные ворота. Они с треском рухнули, и люди хлынули серой волной наружу.

Началась тяжелая, неравная борьба между вооруженными чекистами и почти голорукими заключенными.

С палками, камнями, самодельными пращами в руках лагерники бросились на пулеметы и автоматы. Ряды сошлись и началась одиночная, рукопашная схватка.

Страха смерти ни у кого не было. Слышны были тупые удары, одиночные короткие трели пулеметов и сухие взрывы ручных гранат...

Десятки, сотни убитых никогда больше не увидят своих близких. Бесконечно усталые и измученные они больше не будут ни страдать, ни горевать, скучая по семье, жизни, свободе, цветам и зеленым рощам, вместо вечной и безграничной снежной пустыни, которая почти круглый год слепила глаза своей белизной.

Чекисты заметают следы

... "Геройский поход" чекистов против заключенных закончился, конечно, их полной победой. Однако, она стоила им тоже около семидесяти человеческих жертв. Двести семьдесят четыре заключенных было убито и свыше трехсот ранено. Они кровавыми пятнами лежали на пространстве нескольких сотен квадратных метров.

Бой кончился полным триумфом генерала Деревенько. Лагерники были загнаны обратно за проволоку. Ворота заделаны наскоро проволокой и забиты досками. Трупы скалдывались с наружной стороны штабелями, как дрова. Многих погибших никто не мог опознать. Толпа топтала тела. Страш-но было смотреть на раздавленные лица. В больнице и около здания рядами лежали раненые. Многие умирали тут же от потери крови и тяжелых ран.

Три дня и три ночи наши друзья, заключенные-врачи, с пепельно-серыми от пережитого и усталости лицами, непрерывно работали, стараясь для чего-то спасти тех, кому лучше было умереть. Человеческое чувство диктовало им это делать. Одна за другой совершались операции. У крыльца больницы целой горкой лежали ампутированные руки и ноги.

Деревенько, наученный опытом следствия в Катыни и Виннице, приказал врачам заняться немедленно вскрытием трупов для извлечения из них пуль и осколков. Новая международная комиссия, если такая будет, никогда не установит причину смерти воркутских жертв. Может быть обвал в шахте, может быть неумелое употребление динамита и аммонала... или дикая драка между заключенными?

Для наблюдения за точным исполнением этого приказа, к каждому врачу были приставлены по два офицера-чекиста, считавших раны на трупах и извлеченные из них пули и осколки гранат. Очевидно, это мясничье дело, как нельзя лучше отвечало настроению эмведэшников. Они сами вооружались скальпелями и с видимым удовольствием ковыряли, резали и потрошили тела людей, отдавших жизнь за иллюзию свободы. Отыскивая пули, они их... брали на память. На память о тех, кто предпочел уйти от прозябания, на которое без вины виноватый был осужден двуногими извергами.

Свобода или смерть

Прошло два дня после кровавой воркутской бани. В лагере появилось воззвание уцелевших членов забастовочного комитета. В нем говорилось, что борьба за свободу только начинается. Что не надо терять надежд. Говорилось, что, конечно, падет еще много жертв, но свобода должна быть завоевана. В нем говорилось, что весь цивилизованный мир, конечно, узнает о наших жертвах, и что он нам поможет в этой неравной борьбе, ибо там - за Железным Занавесом - по ту сторону уже знают, что пора, ох как пора, бороться плечо к плечу, локоть к локтю с нами, если свободные люди не хотят попасть под стальную пяту коммунизма.

Не надо жалеть крови. Не надо оплакивать павших, - писали в воззвании. Их надо вспоминать как героев. Ими надо гордиться. Во имя их жертв надо идти на новые. Саботируйте на работе! Уничтожайте и ломайте машины! Продолжайте борьбу без страха. Если мы победим, Россия удет освобождена и перестанет быть международным пугалом. Мы станем спасителями человечества и цивилизации. Мы смоем пятно позора с России.

Воззвание было подписано: "Свобода или смерть!" Сам факт, что части зачинщиков удалось избежать ареста и ликвидации, показывал, как сплочены лагерники. Фраза же, которой заканчивалось воззвание, звучащая пошло и затаскано в условиях нормальной жизни, там, на Воркуте, была понятна. Там она звучала грозно, гордо и правдиво.

Я верю, что борьба продолжается и сегодня. Разосланные по другим лагерям из Воркуты участники забастовки и боя разнесли с собой семя борьбы за свободу, сознание своей силы, моральной силы и низменного страха чекистов.

Все чаще и чаще доходят слухи о новых волнениях и вспышках. О многих, о большинстве восстаний сведения вообще не просачиваются в равнодушный свободный мир, старающийся жить без потрясений. Там, за Железным Занавесом, непрерывно льется кровь и поток прекратится только после полного освобождения нашей Родины.

Жертвы не были напрасными

Наша кровавая жертва и смерть сотен героев не прошли бесследно. Обе стороны, и заключенные и чекисты, сделали свои выводы.

МВД поняло, что им все же не справиться с многомиллионной массой заключенных, если они их будут доводить до отчаяния, близкого к безумию. Нужно как-то так вести свою политику, чтобы "закручивание гаек" не производилось одновременно во многих лагерях. Времена меняются. Смерть главного тирана и растерянность нового коллективного правительства сказались на жизни лагерей. Наемные палачи МВД наконец столкнулись с настоящим все возрастающим сопротивлением и их пыл сильно остыл. Вряд ли они с охотой, украшенные зеленью и с песнями пойдут вторично на подобный "пикник".

Обращение личного состава лаг-администрации (чекистов) с заключенными изменилось в корне.

Появились улыбки на лицах, шутки и прибаутки. Запомнились многие имена и даже отчества заключенных. Стали чаще делаться легкие намеки на то, что мы, мол, сами понимаем, что так нельзя, но мы, дескать, людишки маленькие, подневольные, зависимые. У нас ведь тоже семьи... Мы делаем, как сверху укажут, но, если можно..., мы смягчаем.

Тон разговора заключенных с начальством тоже сильно изменился. Слух о Воркуте пролетел всюду и, в случае чего, это восстание служит темой для угрозы.

Особенно в самой Воркуте совместно пережитое еще больше сплотило людей. В их среде работа "стукачей" и "сексотов" стала настолько опасной, что чекистам стало просто невозможно вербовать их даже среди самых отпетых. Информации не поступают и оперативный отдел гуляет в потемках.

Вспоминается сегодня сентябрь 1953 года. Внезапно пришло разрешение писать не два письма в год, как было раньше (из которых одно принципиально не доходило), а ежемесячно по одному. Еще через несколько недель сняли решетки с окон и перестали запирать бараки на ночь. Обыски в жилых помещениях стали делаться редко и поверхностно. К новому 1954 году пришло разрешение писать два письма в месяц. Нужен был уголь и шли на уступки. Вскоре потерялся счет письмам. Сохранено было только право цензуры.

Номера с одежды были сняты сразу же после восстания. Появилось новое обращение: вместо "врагов народа" - - "граждане". Но все это были мелкие уступки по сравнению ' с лишением свободы и непосильным трудом. Хотя нас утешали, что, мол, в СССР никто не имеет свободы и все работают непосильно. Разница только в том, что нас "кормят и одевают на казенный счет"!

Заключенные не дают себя успокоить подобными прибаутками. Их цели и стремления остались теми же и они добиваются их осуществления.

"Свобода или смерть" и дальше осталось лозунгом всех политзаключенных.

Источник: Кадетская перекличка. – Нью-Йорк. – 1983. - № 34. (Сайт «Белое дело» - http://www.xxl3.ru/kadeti/vorkuta.htm#kp34)