История профсоюзов

Айнзафт С. Первый этап профессионального движения в России (1905-07). Вып. 1

Большаков В.П. О том, чего не было

Большаков В.П. Что ты можешь противопоставить хозяину

Бухбиндер Н.А. Зубатовщина и рабочее движение в России

Вольский А. Умственный рабочий. - Междунар. Лит. Содр-во, 1968

Галили З. Лидеры меньшевиков в русской революции

Гарви П.А. Профсоюзы и кооперация после революции (1917-1921)

Дмитревский В.И. Пятницкий

Дойков Ю.В. А.А. Евдокимов: Судьба пророка в России

Железные люди железной дороги

Ионов И.Н. Профсоюзы рабочих Москвы в революции 1905-1907 гг.

Краткая история стачки текстильщиков Иваново-Кинешемской Промышленной Области

ЛИИЖТ на службе Родины. - Л., 1984

Магистраль имени Октября. - М., 1990

Никишин А. 20 лет азербайджанских горнорабочих. - Баку, 1926

Носач В.И. Профсоюзы России: драматические уроки. 1917-1921 гг.

Носач В.И., Зверева Н.Д. Расстрельные 30-е годы и профсоюзы.

Поспеловский Д.В. На путях к рабочему праву

Рабочие - предприниматели - власть в XX веке. Часть 2

Сивайкин Е.А. Молодёжная политика профсоюзов...

Станкевич И.П. Базовый семинар для рядовых и новых членов профсоюза

Че-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий

Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии

Шулятиков В.М. Трэд-юнионистская опасность. - М., 1907

Pirani S. The Russian Revolution in Retreat, 1920-24


/ Главная / Архивохранилище / Библиотека / Исследования и публицистика / Поспеловский Д.В. На путях к рабочему праву

Глава 5. Гапон и "Кровавое воскресенье"

2012-11-03

(Глава 4)

Глава 5. Гапон и "Кровавое воскресенье"

В Петербурге зубатовское движение началось с 1902 го­да, когда сюда приехали деятели московского Рабочего совета. А 21 ноября 1902 года инициативная группа петер­бургских зубатовцев была уже принята министром внутрен­них дел Плеве. Если раньше он дал разрешение на собрания, то теперь разрешил деятельность союзов рабочих в целом. Лекции для рабочих организовывал священник Философ Орнатский[1], председатель общества просвещения в духе Православной Церкви. И поэтому не случайно посещал их молодой священник Георгий Гапон, студент 3-го или 4-го курса Петербургской Духовной академии, обслуживавший дом предварительного заключения. Уже в конце 1902 года Гапон познакомился с Зубатовым, а тот, в свою очередь, представил его Плеве и Лопухину, который особенно покро­вительствовал петербургским зубатовцам. Видя неподготов­ленность Гапона в рабочих вопросах, Зубатов начал снабжать его легальной и нелегальной литературой. Вскоре Гапон начал получать от Зубатова, точнее, от Департамента поли­ции, 100 рублей в месяц за полезную для самодержавия дея­тельность.

Рабочее движение в Петербурге начало активно действовать только после прихода Гапона, и то после того, как он фактически возглавил его. В феврале 1904 года Плеве утвер­дил устав Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, которое к концу года уже состояло из 11 отделов и имело около 12 тысяч членов. Так из 12,5 ты­сяч рабочих Путиловского машиностроительного завода почти 6 тысяч были членами гапоновской организации.

Гапоновское движение существенно отличалось от мос­ковской модели зубатовской организации. Объясняется это, по-видимому, тем, что с самого начала в движении приняли участие весьма образованные рабочие, вышедшие из среды социал-демократической и других революционных партий. Они были политически более развиты, чем их московские товарищи, и, вероятно, поэтому движение с самого начала приняло более радикальный характер. Приехавший из Моск­вы для передачи опыта работник экспедиции заготовления государственных бумаг Ушаков так и не смог добиться при­знания со стороны большинства участников Собрания.

Вначале Гапон появлялся на собраниях рабочих с Ушако­вым, но рабочие с партийным прошлым Ушакову не доверя­ли и добились его изгнания. Выйдя из гапоновской органи­зации, Ушаков возглавил параллельную — Санкт-Петербург­ское общество взаимопомощи механических рабочих. Одна­ко и здесь ничего не добился. Популярностью среди рабочих это общество не пользовалось. Так, если к концу 1904 года в гапоновской организации было около 6 тысяч путиловцев, то у Ушакова всего 250 человек. Бухбиндер весьма голословно объясняет это тем, что Собрание петербургских фабрично-заводских рабочих, то есть гапоновцев, существо­вало исключительно на деньги полиции. Однако эту версию опровергают показания самого Гапона, данные им в минуты откровенности уже в эмиграции. По его словам, он получил от Зубатова в общей сложности 6 тысяч рублей; при этом неизвестно, включала ли эта сумма 100 рублей, выдаваемых ему лично ежемесячно или нет. Для содержания целой орга­низации в течение года, включая издержки по найму клуб­ного помещения, 6 тысяч рублей — слишком маленькая сумма. Вероятнее всего, гапоновцы жили на членские взносы и пожертвования благотворителей из высшего света, с кото­рыми у Гапона были тесные связи еще в период его работы в доме предварительного заключения.

Гапоновское движение отличалось от всех прочих органи­заций Зубатова тем, что оно опиралось на личность самого Гапона - человека во многом противоречивого, но весьма интересного. В Гапоне было очень сильно эмоциональное начало, чем он умело пользовался, действуя больше на чув­ства, чем на разум. На этом все, собственно, и держалось, вплоть до трагического "Кровавого воскресения". Поэтому, прежде чем рассказывать об организации в целом, необходи­мо пристальнее вглядеться в самого Гапона.

Отец Георгий Гапон вырос в украинской крестьянской семье. Окончив семинарию и став священником, очень рано овдовел. Поступил в Петербургскую Духовную академию, где пользовался покровительством Победоносцева и Саблера. Экспансивный, вспыльчивый, красивый, с покоряющи­ми, входящими в самую душу глазами как писал позже о Гапоне рабочий Карелин — Гапон действительно был не­отразим: очень непосредственный, отзывчивый, откровен­ный и необыкновенно добрый. Его сокурсник по академии священник Попов, который в общем отзывается о Гапоне весьма критически, вспоминал как, будучи студентом Га­пон отдал случайному нищему только что купленные сапоги, а сам потом долго ходил в домашних туфлях — и в гости, и по делам. Из собственных денег он содержал семью рабоче­го Петрова и все время оказывал помощь другим нуждаю­щимся и нищим. Еще будучи студентом академии, Гапон получает направление в портовую церковь, и тут разрабаты­вает свои планы создания работных домов для бедных рабо­чих с просветительной программой. Мало того, получает на реализацию этой идеи благословение градоначальника Санкт-Петербурга и, по-видимому, также митрополита Антония (Вадковского), который, хотя Гапону и не доверял, но сделал это под давлением властей и придворных дам, желав­ших заниматься благотворительностью среди рабочих. Однако при всех своих хороших качествах Гапон был невероятно честолюбив и считал, что ради дела все позволено, что для дела можно использовать в своих целях и полицию.

Принцип "цель оправдывает средства" был весьма близок Гапону. Например, инспектор Чижов в отчете от 29 декабря 1904 года сообщает, что Гапон пригрозил убить его, если он не возьмет его сторону в споре с путиловской администра­цией и не откажется содействовать Ушакову с его Обще­ством взаимопомощи. Чижов на это ему ответил, что ему более близко то общество, которое соблюдает законы и не избивает своих оппонентов.

Сохранились воспоминания о Гапоне его бывших товари­щей по организации:

"Встретился я с Гапоном случайно, — пишет в своих вос­поминаниях бывший большевик и активный член гапоновской организации А. Карелин. — Весной 1903 года работал в типографии на Васильевском острове в группе печатников, состоявшей по большей части из старых революционных ра­ботников. Гапона встретили в обществе трезвенников. Заме­чательный это был священник. Черный, стройный, голос — баритон, симпатичный, а главное, глаза. Таких глаз я никог­да больше не видал, мог смотреть так, что трудно было вы­держать его взгляд, подолгу, часто не спуская с вас взора, глаза его точно заглядывали в душу, в самую глубину души, будили совесть человеческую. Раз он подсел к нам, завязал­ся разговор, убедились, что Гапон не такой, как все священ­ники, познакомились поближе и 9 мая сошлись на квартире у Варнашева. Гапон высказал мнение, что нужно отвлечь рабочих от дурного влияния попов, необходимо устроить свое, рабочее общество, свой клуб и чайную. Чайную откры­ли еще до 1904 года на Васильевском острове. Вошло чело­век 70—80. Я был большевиком и участвовал еще в органи­зации Бруснева, эти старые связи и мешали как-то поверить Гапону, а когда поверил ему, пришлось порвать с интелли­генцией и партией; окрестили меня зубатовцем.

Как же мы поверили Гапону? Весной 1904 года собралась наша компания полиграфического производства на квартире у Гапона. Он и открыл здесь основные требования своей петиции. Мы были поражены тогда. Я был большевиком, Кузин меньшевиком, Варнашев и Васильев хотя и беспартий­ные, однако честные, преданные, хорошие люди. И вот мы увидели тогда, что то, что написал Гапон, шире идей социал-демократов; и мы поняли, что Гапон честный человек, и поверили ему. Гапон был священником, и я никогда не слы­шал такой замечательной службы, как у него. Ведь не ве­ришь сам во все это, а как послушаешь его, хочется слушать. Мы не во всем сначала верили Гапону, следили за ним, про­веряли. Путался у нас с Гапоном Ушаков, грязный, нехоро­ший человек. Мы удалили его и ему подобных. И только тогда поверили в Гапона. Жил он очень скромно, раздавал все. Помню, в 1903 году, в Страстную субботу, зашел я к нему; он только что ушел из общины, жил без места, нуж­дался, но веселый был, шутил. Пришел монах с пакетом от митрополита Антония, а в пакете 25 рублей. Вдруг пришел какой-то рабочий, без места, которому и разговеться нечем. Гапон взял и отдал ему половину того, что получил от Анто­ния. Он часто помогал рабочим и бедным, и нас заставлял это делать. Устраивал концерты и сборы в пользу безработ­ных. Нуждался он сильно, и я частенько помогал ему союз­ными деньгами и брал с него расписки"[2].

Оценка личности Гапона в работе Бухбиндера, критиче­ски относящегося к Гапону, мало чем отличается от почти восторженной оценки Карелина. Очень положительно отзы­ваются о Гапоне и другие деятели движения, например, Варнашев, Павлов. Рабочий Петров пишет более резко, ви­димо, находясь под влиянием событий 1905 года и смерти Гапона. Но и он признает доброту и отзывчивость Гапона. Согласно данным Карелина и Рутенберга, Гапон фактически содержал семью Григория Петрова на свои средства. Рутенберг и другие интеллигенты отзываются о Гапоне как о доб­ром человеке, но исключительно тщеславном и невежествен­ном, который не чувствовал, где, что и когда он может де­лать и где поджидает его опасность.

Активистами гапоновского движения были так называемые орлы, бывшие революционеры, недовольные деятель­ностью своих партий и вышедшие из них, или лица, ранее близко стоявшие к этим партийным кругам. По словам историка Святловского, орлы представляли среди петер­бургского пролетариата влиятельную и значительную группу людей, для которых была характерна враждебность к рево­люционной интеллигенции. При этом каждый из них отли­чался развитой волей и индивидуальностью. Без привлече­ния на свою сторону "орлов" дело Гапона не могло бы пой­ти так далеко. Об интеллигентности "орлов" пишет в своих воспоминаниях Павлов, который, являясь активным членом гапоновской организации, не был, однако, рабочим, и смот­рел на все как бы со стороны. Особенно положительно он пишет о Карелине — главном казначее гапоновской органи­зации. Карелин хорошо знал положение не только в Петер­бурге, но и во всей России, отличался начитанностью, в осо­бенности по рабочему вопросу, общим высоким уровнем развития и способностью к глубокому анализу происходя­щего. Еще большее влияние имела жена Карелина. Она вери­ла в Гапона как в неизбежный рок, была удивительно скромным человеком и не сознавала своего значения в об­щем деле. По-существу она одна до конца верила в честность Гапона по отношению к рабочим, и смягчала взаимоотноше­ния Гапона с его окружением. Гапон, в свою очередь, по-ви­димому, безо всякой зависти признавал значение Карелиной, видя в ней истинного друга, раскрывая ей, как никому, свою душу[3].

Интересно, что и Карелин, и его жена, судя по их воспо­минаниям, опубликованным в советское время, слепо вери­ли в Гапона и отрицали мысль, что он мог быть провокато­ром.

Варнашев в своих воспоминаниях поведал об "орлах" как о людях обеспеченных. "Консервативность ответствен­ного кружка, — пишет он, — обуславливалась отчасти неко­торой солидностью его членов, семейным положением, сравнительным материальным достатком. Заработок в сто рублей в месяц на механическом производстве не представлялся диковинным. Я, например, как токарь, зарабатывал в небольшой мастерской от ста до двухсот рублей в месяц[4].

Если учитывать, что сапоги стоили 7—8 рублей, а костюм — 12—20, то можно представить, какой это был боль­шой заработок. Любопытно, что начинающий инженер получал не больше 50 рублей. Все это было типично для государства, только что вступающего в бурный период ин­дустриального развития, когда ощущается нехватка высоко­квалифицированных рабочих и, наоборот, перенасыщение неквалифицированных. Русские мастера получали гораздо больше западноевропейских. Этим объясняется присут­ствие в то время в России большого количества иностран­ных рабочих. Русские же разнорабочие ездили на заработки за границу, так как при перенасыщении рынка труда неква­лифицированными рабочими, заработки последних в России были в 3—4 раза ниже западноевропейских.

Даже Варнашев пишет о том, что с приходом Карелиных, которые обладали некоторым политическим опытом и были на заметке у полиции как неблагонадежные, а также с при­ходом Кузина, Я. Иванова, Харитонова, А. Усанова, В. Кня­зева и В. Иноземцева, гапоновское движение существенно полевело. Так, например, патриотическое отношение к рус­ско-японской войне сменилось на критическое. Однако и до появления Карелиных Гапон намекал на свершение круп­ных дел, и каждый отдавался работе целиком, верил в нее. Количество активных членов постоянно росло[5].

Деятельность гапоновских организаций была аналогична первоначальной зубатовской идее, то есть, направлена на культурно-просветительную работу. Собрания русских фаб­рично-заводских рабочих Петербурга устраивали танцеваль­ные вечера, библиотеки-читальни, где читались лекции и велись собеседования исключительно по экономическим вопросам. Интеллигенцию Гапон не подпускал, боясь ее влияния на рабочих. (Под интеллигенцией понималась ле­вая революционная публика) Гапон понимал, что для успе­ха его организации необходимо привлекать женщин. Всей работой среди женщин руководила Карелина. Она организовала особые женские отделы. Накануне 9 января было 11 мужских и 3 женских отдела. В мужских было 12 тысяч членов, в женских — свыше 1000[6].

Карелин рассказывает, что оперный артист Павлов и его жена взяли на себя организацию культурно-театральной жиз­ни рабочих. "У рабочих была странная охота заниматься математикой, русским языком, иностранными языками, музыкой и даже гимнастикой, - вспоминает Карелин. - Много читал нам геолог Преображенский, ведь рабочие ничего не знали, как и откуда земля и мир, а в лекциях все это разъяснялось. Павлов организовал музыкальную часть. К ноябрю у нас было уже 11 отделов и организовывался 12-й в Сестрорецке...

В каждом отделении были хорошие библиотеки, потом их, после 9 января, увезли в охранку. Варнашев рассказы­вал о рабочем движении, революциях, партиях. С наступле­нием весны начали читать исключительно газеты. В это вре­мя начались земские петиции, мы читали их, обсуждали и стали говорить с Гапоном о том, не пора ли и нам выступить с петицией самостоятельно, он сначала отказывался"[7].

Как подчеркивает Бухбиндер, на положение дел в гапоновских организациях влиял не только приход новых чле­нов, а все новые идеи и общественные начинания и события в русском обществе в 1904 году: петиции либералов и земцев о конституционных изменениях и преобразованиях, убийство Плеве, неудачи в войне.

В 1904 году в Санкт-Петербурге появился газетный кру­жок, который сосредоточивал дискуссии на политических событиях. Он-то и начал давить на Гапона, чтобы тот реали­зовал шествие-петицию. В газетном кружке, согласно Бухбиндеру, изучали "Капитал" Маркса и поговаривали о борь­бе за 8-часовой рабочий день, увеличение зарплаты и прочее[8].

Айнзафт добавляет, что в газетном кружке преимущество имели такие газеты, как "Сын отечества" и "Наша жизнь". Вопросы часто ставились довольно примитивно: например, спрашивали, как ввести конституцию или как повысить заработную штату. В начале ноября в кружок пришло несколько партийных агитаторов, которые обычно заканчива­ли свои страстные речи лозунгом: "Долой самодержавие!" Этот призыв, продолжает Айнзафт, вызвал со стороны рабо­чих явное негодование[9].

С конца 1904 года в гапоновские организации внедрились интеллигенты, которых до сих пор там не было. Это были Прокопович, Кускова, Богучарский и другие[10]. Постепенно их влияние увеличилось.

Как же произошла трагедия 9 января? Тут очень много путаницы и противоречий. Один из главных деятелей движе­ния и председатель одного из отделов гапоновских органи­заций Варнашев говорит, что Гапон говорил рабочим о своем намерении обратиться к царю с петицией еще задолго до январских событий. Об этом же упоминает и Карелин. Петиция была составлена Гапоном вместе с рабочими, и легла в основу петиции от 9 января. Только левыми интел­лигентами были добавлены еще политические требования: введение конституции и освобождение политических заклю­ченных.

Предлогом для шествия послужило увольнение четырех путиловских рабочих-гапоновцев, которое гапоновцы вос­приняли как начало преследования всей организации. (Айн­зафт также считает, что увольнение было сделано с провока­ционными целями.) Но были и другие мнения. Согласно расследованию фабрично-заводского инспектора Чижова, рабочие были уволены не с провокационной целью, а за плохую работу, что и было сообщено Гапону. Гапоновцы, однако, не удовлетворились ответом и предъявили адми­нистрации завода 5 января 1905 года следующие требова­ния:

  1. рассчитать мастера, уволившего рабочих и принять назад Сергунина и Субботина;
  2. ввести 8-часовой рабочий день;
  3. принять к сведению, что расценка новых изделий после испытаний должна устанавливаться мастером по доброволь­ному  соглашению с выборными рабочими из мастерской, и только после этого считаться обязательной;
  4. учредить постоянную комиссию из выбранных рабо­чих, которая совместно с администрацией разбирала бы пре­тензии рабочих и принимала бы участие в решении вопросов об увольнении;
  5. установить нормальную плату для чернорабочего не ниже одного рубля в день;
  6. отменить сверхурочную работу, а в случае крайней необходимости платить двойную оплату;
  7. за брак, совершенный не по вине рабочего, оплачивать ему полную зарплату.

А теперь обратимся непосредственно к петиции 9 января. Первый ее раздел назывался "Против невежества и беспра­вия русского народа" и включал в себя: во-первых, немед­ленное освобождение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспо­рядки; во-вторых, немедленное объявление свободы и не­прикосновенности личности, свободы слова, печати, собра­ний, совести; в-третьих, обязательное общее образование на государственный счет; в-четвертых, обеспечение ответствен­ности министров перед народом и гарантии законности прав­ления; в-пятых, обеспечение равенства перед законом всех без исключения; в-шестых, отделение Церкви от государ­ства. Не нужно быть большим знатоком истории русских революционных движений, чтобы почувствовать в этих пунктах дух и авторство левой интеллигенции.

Второй раздел петиции "Меры против нищеты народной" нес на себе отпечаток творчества Гапона. Однако не лишен он и влияния интеллигенции. Например, первое требование об отмене косвенных налогов и замене их прогрессивным подоходным есть явно продукт творчества интеллигенции. Зато остальные три — отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу, обязательное исполнение заказов военного и морского ведомства в Рос­сии, а не за границей, и прекращение войны — несут в себе идеи Гапона.

Третий раздел "Меры против гнета капитала над трудом" включал в себя: во-первых, требование отмены института фабричных инспекторов (тут явно отражение гапоновского конфликта с Чижовым); во-вторых, учреждение при заво­дах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые вместе с администрацией разбирали бы все рабочие претензии и увольнения; в-третьих, предоставление свободы потребительско-производственным и профессиональным ра­бочим союзам; в-четвертых, введение 8-часового рабочего дня и нормирование сверхурочных работ; в-пятых, требова­ние свободы борьбы труда с капиталом (т. е. требования свободы забастовок); в-шестых, обеспечение нормальной зарплаты; в-седьмых, участие представителей рабочего клас­са в выработке законопроекта о государственном страхова­нии рабочих[11].

Правительство повело себя во всей этой истории глупо и непоследовательно. С одной стороны, информировало Гапо­на о том, что демонстрация допущена не будет (из-за этого Гапон был против именно демонстрации 9 января), но де­лало это очень нерешительно, в неопределенных формах; с другой стороны, вызвало и стянуло в Петербург войска и вроде бы намеревалось действовать решительно. Единствен­ный, кто пытался предотвратить кровопролитие, был градо­начальник Петербурга Фулон. За несколько дней до 9 января он настаивал на аресте Гапона. Но министр внутренних дел Святополк-Мирский отказался, опасаясь этой мерой возбу­дить недовольство рабочих. Только в пятницу, 7 января, последовало распоряжение Гапону явиться к своему духов­ному начальнику, митрополиту Антонию Вадковскому, но тот не явился. Наконец, 8 января, во второй половине дня, Святополк-Мирский отдал распоряжение арестовать Гапо­на, но было уже поздно. К Гапону, окруженному все время большими толпами возбужденных рабочих, даже подойти было нельзя. Решение же правительства привести в готов­ность войска начальник департамента полиции Лопухин объясняет тем, что, по агентурным сведениям, в толпе, без ведома Гапона и самих рабочих, находились вооруженные революционеры, намеревавшиеся вызвать антиправитель­ственные акты, а если появится Николай II, то убить его.

Со своей стороны, Гапон 7 января направил министру внутренних дел письмо, в котором говорил следующее:

"Рабочие и жители города Петербурга желают видеть Царя 9 января, в воскресенье, в 2 часа дня, чтобы выразить ему непосредственно нужды всего русского народа. Я, как пред­ставитель Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, мои сотрудники, товарищи рабочие, даже так называемые революционные группы разных направле­ний гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет, как истинный Царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки наши петиции. Иначе может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор существовала между русским Царем и русским народом. Ваш долг перед Царем и русским народом сегодня же довести вышесказанное до сведения Его Императорского Величества и передать прилагаемую здесь нашу петицию. Пусть же он с доверием отнесется на деле, а не в Манифесте, к нам".

В дополнение к петиции, 8 января Гапон отправил Нико­лаю II в Царское Село следующее письмо:

"Государь! Не думай, что твои министры сказали тебе всю правду о современном положении. Народ весь верит в тебя. Он решил явиться завтра, в 2 часа пополудни, к Зимне­му дворцу, чтобы представить тебе свои нужды. Если в нере­шимости ты не покажешься народу, ты порвешь нравствен­ную связь, существующую между тобой и твоим народом. Доверие, которое он питает к тебе, исчезнет, и на этом месте между тобой и народом прольется невинная кровь. Явись завтра перед народом и прими с открытой душой нашу сми­ренную петицию. Я — представитель рабочих, и мои муже­ственные товарищи гарантируем неприкосновенность Твоей личности. Георгий Гапон"[12].

О том, что Гапон надеялся своей петицией возыметь бла­гое воздействие, свидетельствует следующая сцена, которую описывает в своих воспоминаниях Гутенберг:

"Гапона я смог увидеть только 9-го утром. Я застал его среди нескольких рабочих, бледного, растерянного.

           - Есть у вас, батюшка, какой-нибудь практический план? — спросил я. Ничего не оказалось.

       - Войска ведь будут стрелять.

           - Нет, не думаю, — ответил Гапон, надтреснутым голо­сом.

        Я вынул бывший у меня план Петербурга с приготовлен­ными заранее отметками. Предложил наиболее подходящий, по-моему, путь для процессии. Если бы войска стреляли, забаррикадировать улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зим­нему дворцу. Это было принято. Гапон немного успокоился и оправился"[13].

Рутенберг явно преувеличивает панику Гапона. После пер­вого же конфликта с вооруженным отрядом, он крикнул: "Вперед, товарищи! Свобода или смерть!"

Нет смысла описывать здесь подробности шествия: об­стрелы, льющуюся кровь, смерть. Мы все это хорошо знаем из других источников. О "Кровавом воскресенье" написано достаточно: много правды, но много и фальши. Однако факт остается фактом: в невинной крови виноваты непоследова­тельность и малодушие и правительства и Николая II, не рискнувшего явиться перед рабочими. Если революционеры действительно хотели спровоцировать конфликт, который привел бы к пропасти между царем и народом, то они этого достигли. Не будь "Кровавого воскресенья", вряд ли состоя­лось бы октябрьское восстание рабочих 1905 года в Москве. Вообще, вряд ли радикализация рабочего класса пошла бы такими быстрыми темпами. После шествия 9 января сам Гапон преобразился, и буквально за несколько минут стал революционером. Спрятанный Рутенбергом, переодетый, по­бритый, он в тот же день 9 января крикнул перед рабочими, что нет больше Бога и нет больше царя. И рабочие это под­держали. В тот же день он написал обращение к рабочим:

"Братья, товарищи рабочие! Самому царю я послал 8 ян­варя письмо в Царское Село. Просил его выйти к своему народу с благородным сердцем и с мужественной душой. Ценою собственной жизни мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. И что же? Невинная кровь все-таки пролилась! Зверь — царь. Так отомстим же, братья, прокля­тому народом царю и всему его змеиному отродью. Ми­нистрам — всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем! Вы не встанете на работу, пока не добьетесь свободы. Верьте, скоро добьемся свободы и правды! Непо­винно пролитая кровь тому порукой!"[14].

За этим следует ряд его дальнейших революционных воз­званий как из России, так и из-за границы, куда его на дру­гой же день после событий переправляют Рутенберг и Перес. В них Гапон призывает к восстанию, к убийству царя, к революции. Пишет открытое письмо к социалистическим партиям России, призывает их всех к объединению, коорди­нации действий на предмет вооруженного восстания, сверже­ния самодержавия и передачи полномочий Великому собра­нию.

20 января (2 февраля по новому стилю) Гапон пишет письмо Николаю Романову, призывая его к отречению от престола.

"Иначе вся имеющая пролиться кровь - на тебя да падет, палач, и на твоих присных. Георгий Гапон".

В одном из обращений от 10 февраля 1905 года он пишет: "Все силы каждой партии должны быть мобилизованы. Бомбы и динамит. Террор, единичный и массовый. Все, что может содействовать народному восстанию. Ближайшая цель — свержение самодержавия, Временное революционное правительство, которое немедленно провозглашает амни­стию всем борцам за политическую и религиозную свободы, немедленно вооружает народ и немедленно созывает Учре­дительное собрание, на основании всеобщего, равного, тай­ного и прямого голосования. К делу, товарищи! Вперед на бой! Повторим же лозунг петербургских рабочих 9 января — "Свобода или смерть!"[15].

За границей Гапон совершенно растерялся. Сначала он поехал в Женеву и там с большими трудностями нашел Пле­ханова, отношения с которым не наладились, хотя Гапон заявил себя членом социал-демократической партии, которым, конечно, не был. Затем Гапон встречался с Лениным, который, единственный из революционеров, ему понравил­ся.

Не найдя общего языка с социал-демократами, Гапон че­рез несколько дней объявил себя эсером, а потом заявлял, что ни к каким партиям никогда не принадлежал и принад­лежать не собирается. Ему были ближе активные действия, чем теоретические исследования кабинетных социалистов.

Рутенберг, встретив Гапона за границей, пишет о нем:

"Оказавшись первой фигурой русской революции, Гапон в то же время не разобрался в смысле и значении партий. Он не понимал даже всей важности сыгранной им 9 января ро­ли. Так или иначе, он был искренним в это время. Или уме­ло, или неумело заботился только об успехе дела... Послан­ная в Петербург по его личному делу госпожа Н. вернулась и сообщила ему, что встречала Пасху в обществе его рабочих и рабочие хотят устроить подписку, чтобы поставить ему памятник. — "При жизни, — добавил Гапон, — как нико­му"[16].

Гапон несколько раз возвращался в Россию, вернее в Финляндию, потом опять уезжал. В конце концов, вошел в переговоры о возвращении с представителем Охранного от­деления департамента полиции Медниковым. Ему обещали амнистию. В самом начале 1906 года Гапон вернулся в Рос­сию. Получил обещанную амнистию, но не успокоился. Пред­принимал всевозможные действия по возрождению своей организации. С этой целью, например, он написал министру внутренних дел Дурново письмо, где делает попытку объяс­нить свое поведение:

"Вам должно быть хорошо известно, как я беззаветно отдавал себя на службу пролетариату до 9 января, - пишет Гапон. — Не прошло года, как из кучки преданных мне рабо­чих, без всякой материальной помощи со стороны прави­тельства, несмотря на все нападки социал-демократов и социал-революционеров, несмотря на недоверие со стороны интеллигенции, буквально на гроши рабочих, выросло боль­шое общество, так называемые, одиннадцать отделов собрания рабочих. Жизнь в них била ключом, потому что в основе общества лежала правда и потому, что в нем была душа жи­ва. Для меня и для членов рабочего общества личность Его Императорского Величества всегда была священна[17]. Мы допускали иногда критику бюрократического режима, по­скольку это касалось рабочего дела и народного блага. Будь со стороны правительства должное внимание к обще­ству, как к барометру настроения рабочих масс, Собрание явилось бы прочной базой для разумного профессионально­го и рабочего движения в России. 9 января — роковое недо­разумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато, со мной во главе. За несколько дней до 9 января я вошел в сношение с крайними партиями и потребовал, чтобы они не выкидывали красных флагов во время шествия и чтобы это мирное шествие народа к своему Царю не превращалось в демонстрацию. Я действительно с наивной верой шел к Царю за правдой. Естественно, после трагических событий, под влиянием возмущенных чувств, гнева и мести за непо­винную кровь народных мучеников, я впал в крайность. Первым провозгласил лозунги о вооруженном восстании, временном революционном правительстве. Познакомившись хорошенько с партиями, я не вошел ни в одну, разочаровал­ся в них. Повидавшись же со своими товарищами рабочими и соприкоснувшись непосредственно с русской действитель­ностью, я понял свою грубую ошибку и мужественно, от­крыто признался в ней. /... / Все это я сделал по глубокому убеждению, что единственный исход, гарантирующий благо России и Государя, есть закономерное устройство России на началах, возвещенных Манифестом 17 октября"[18].

Гапону не удалось восстановить свою организацию, хотя правительство дало значительную сумму (около 30 000 руб­лей) для выплаты пострадавшим рабочим и их семьям, как компенсацию за 9 января. Однако рабочие продолжали ве­рить Гапону. Под Новый 1906 год в Териоках у Талона было собрание рабочих (110 человек), которое подтвердило пра­ва и полномочия, какие имел Гапон до 9 января. По-видимо­му, эсеры об этом пронюхали и решили как можно скорее уничтожить Гапона. Характерна в связи с этим приводимая Рутенбергом в его мемуарах беседа Гапона с ним, Рутенбергом, состоявшаяся 24 февраля 1906 года:

"Моя совесть чиста, - говорил ему Гапон. - Кого я пре­дал - пусть скажет. Деньги брал? Деньги эти народные, и я считаю, что можно всеми средствами пользоваться для свя­того дела. Провел правительство до 9 января и теперь хотел. Сорвалось. Что про меня могут сказать? Ну, ты бы расска­зал все, что я тебе рассказывал. Ну, что же? Находился в сношениях с правительственными лицами, имея в виду поль­зу народа".

О том, что Гапон верил, что он все это делает для пользы народа, по-моему, нет никаких сомнений. Кстати, ни Рутенберг, ни другие авторы, которые пишут о Гапоне, не приво­дят ни одного конкретного факта предательства Гапона. Из отчетов Рутенберга ясно лишь только, что Гапон уговаривал его поступить на службу к Рачковскому в охранку за огром­ные деньги, которые потом можно было бы использовать на нужды тех же эсеров. По существу, это было единственное обвинение против Гапона перед его повешеньем на даче в Озерках, единственное конкретное обвинение, выдвинутое Рутенбергом.

"Ты меня назвал Рачковскому членом боевой организа­ции, - говорил Гапону на даче в Озерках Рутенберг. - Дру­гими словами, выдал меня. Взялся соблазнить меня в прово­каторы, взялся узнать все от меня и выдать боевую органи­зацию. Написал покаянное письмо Дурново... Ты виделся с Рачковским после Москвы? - продолжал спрашивать Рутен­берг... -

- Да.

- Сколько раз?

- Один только раз!

- Когда?

- Дней шесть тому назад.

До сих пор Гапон ходил по комнате, потом он лег вялый, разбитый на постель"[19].

Этот отрывок показывает, как мучительна для Гапона была его двойная игра. Поражает, однако, и другое — на­сколько откровенным был Гапон с Рутенбергом, рассказы­вая ему даже о таких деталях, как условные клички, свои и Рачковского, номер телефона Рачковского и прочие детали. Таким образом, речь идет не о предательстве со стороны Гапона, а об открытом предложении Рутенбергу стать сотруд­ником полиции — для целей партии.

На даче в Озерках на шею Гапону была наброшена петля, и он был задушен. Петлю затягивал на его шее эсер Деренталь-Дего. Ирония судьбы: когда Савинков отправился на под­польную работу в Россию в 1924 году, с ним отправились и супруги Деренталь-Дего. ГПУ убедило их вступить с ними в сотрудничество для совместной борьбы против "леваков", то есть Зиновьева и Троцкого. Савинков, убедившись, что это обман, покончил с собой, а Деренталь, согласно данным Бурцева, стал жить с женой на свободе и последнее время состоял при госпоже Каменевой и, в числе других чекист­ских гидов, обслуживал всех иностранцев, которым больше­вики хотели втереть очки[20].

Что касается обстоятельств убийства Талона, то тут все очень неясно. Рутенберг говорит о том, что он выполнял распоряжение Азефа, который в то время был руководите­лем Боевой организации и еще не был разоблачен, а поэто­му его распоряжения были равносильны приказу, требую­щему немедленного исполнения. Сам Рутенберг тоже был членом Боевой организации.

Как мы уже говорили, рабочие, окружавшие Гапона, его предательству не поверили. И у них были на то основания. Среди рабочих не было ни одного лица, пострадавшего по какому-либо доносу Гапона. Это признает и Рутенберг. Ка­релин же в своих воспоминаниях даже утверждает, что уверен в чистоте Гапона, а его убийство считает делом рук Азефа, ибо Гапон знал про службу Азефа в полиции. Рутен­берг мог быть введен в заблуждение Азефом. Карелин пи­шет:

«Талона затравили. Мы не знали, что он затевает писать в газету или прибегнуть к террору. Случайно я узнал, что он решил избрать второй путь. Мой приятель, рабочий И. Анд-рик, сказал, что Гапон зовет его в боевую группу, которую начал составлять, для убийства Рачковского, Витте и других. Гапон о своем намерении сказал Рутенбергу, этот Азефу, а от Азефа узнал Рачковский»[21].

Отношение рабочих к Гапону характеризуют и надписи на венках на могиле Гапона. Например: "Спокойно спи, убит, обманутый коварными друзьями. Пройдут года, тебя народ поймет, оценит и будет слава вечная твоя"[22].

Таков печальный финал жизни этого запутанного, проти­воречивого человека.

Однако дело Гапона пережило его самого. Интересно, что уже фабричный инспектор Чижов в конце своего рапорта о путиловском конфликте говорит о необходимости узако­нить профсоюзное движение и борьбу рабочих за свои права. В 1906 г. профсоюзы были, наконец, легализованы, и вместе с ними и их право на экономическую стачку.

(Глава 6)



[1]
Отец Философ Орнатский был весной 1918 г. одним из пер­вых  священников,   зверски  расстрелянных   большевиками;   перед расстрелом он совершил покаянную молитву за всех приговоренных и благословил каждого расстреливаемого, см. о. Михаил Польский"Новые мученики российские", т. I. Джорданвиль, 1949, сс. 184-186.

[2] А.  Карелин.  "9 января". "Красная летопись" № 1,  1922,сс. 106-115.

[3] Павлов. "Из воспоминаний о рабочем союзе и священнике Гапоне". "Минувшие годы" № 3, 1908, сс. 51-52.

[4] Варнашев. "От начала до конца с гапоновской организацией в Петербурге". "Историко-революционный сборник", т. 1. М., 1924,сс. 193-198.

[5] Варнашев. Цит. соч., сс. 193-198.

[6] Бухбиндер. "Зубатовщина и рабочее движение в России", М., 1922, сс. 40-41.

[7] Карелин. Цит. соч., "Красная летопись" № 1, 1922, сс. 109-110.

[8] Бухбиндер. Цит. соч., с. 42.

[9] Айнзафт. "Зубатовщина и гапоновщина". М., 1925, сс. 134-137.

[10] Карелин. Цит. соч., с. 110.

[11] Бухбиндер. Цит. соч., сс. 55-60.

[12] Сверчков. «На  заре революции». Л., 1925, сс. 85-90.

[13] П. М. Рутенберг. Дело Гапона. "Былое", № 11-12. Париж,1909 г., сс. 32-33.

[14] Там же, сс. 36-37.

[15] Талон. "Воззвание к петербургским рабочим и всему россий­скому пролетариату". "Освобождение" № 67, 1905, сс. 277-278; "Новое письмо Гапона". "Искра" № 87, 10 февраля 1905.

[16] Рутенберг. Цит. соч., сс. 39-44.

[17] Это после его недавних-то обращений, в которых называл царя зверем и призывал смерть на него и все его "змеиное отродие".

[18] "Из записной книжки очевидца". "Письмо Гапона", "Крас­ный архив", т. 2, 1925, сс. 295-297.

[19] Рутенберг. Цит. соч., сс. 67-68, 88.

[20] Бурцев. "Печальный конец Бориса Савинкова". "Былое", II, Новая серия. Париж, 1933, с. 54.

[21] Карелин. Цит. соч., с. 116.

[22] Ювачев. "Могила Гапона", "Исторический вестник", т. 18, 1909, сс. 206-209. В статье приведена фотография панихиды у моги­лы на годовщину смерти Гапона, на которой видна огромная толпа рабочих.

История профсоюзов, 2016 г.