Исследование, посвящённое предшественникам отечественных профсоюзов - промысловым братствам ("работным дружинам"), существовавшим на Руси в 11-17 веках

Вниз по ступенькам

В этом году российские профсоюзы отмечают своё 100-летие. Но мало кому известно, что эта годовщина условна. Потому что на самом деле первый в России городской Совет профсоюзов был образован в 1901 году. Первое межрегиональное профсоюзное объединение возникло в 1895-м. А самому раннему из известных профсоюзов – не меньше 117 лет.

Однако реальная история нашего профдвижения ещё старше. Ведь целый ряд созданных в эпоху Революций 1905 – 1917 годов профсоюзов (у кожевников, медиков, пищевиков, полиграфистов, торговых служащих, учителей и т.д.) был преобразован из обществ и касс взаимопомощи, а также братств цеховых подмастерьев, которые к тому моменту существовали уже десятилетиями, иные – с середины 19 века. Указанные же организации изначально строились как специализированные структуры при ремесленных цехах на основе законодательства Российской Империи, начало которому было положено Петром Первым в 1721 году. Но и это не всё. Потому что Пётр просто преобразовал в цеха старые ремесленные и промысловые братства, которые к моменту его реформы были известны на Руси более шести веков.

Только теперь мы добрались до первых ступенек этой лестницы, длиной в тысячелетие. Далековато? Ну, да добрые рассказы издалека ведутся. Мой рассказ будет о РАБОТНЫХ ДРУЖИНАХ – древнейшей форме профдвижения в допетровской России. Однако сначала важное замечание.

Важное замечание

Русская история документирована гораздо хуже европейской. Хрестоматийный пример: опубликованная часть архива итальянского города Лукка (поищите-ка на карте!) всего за одно столетие, с 1250 по 1350 год, насчитывает 30 тысяч актов. Наша историческая наука может похвастаться лишь 2,5 тысячами документов за 4 века: с 12-го по 15-й – и это для всей огромной Руси!

Те же немногие материалы, в которых худо-бедно отражена деятельность профессиональных объединений, выявляют больше десятка их разновидностей. Их можно разделить на три группы с весьма размытыми и непостоянными границами:

1. промысловые братства,
2. ремесленные братства,
3. территориальные общины в поселениях.

Теперь представьте себе, много ли можно почерпнуть сведений о таком многообразии форм из нескольких десятков документов и сотни небольших текстовых фрагментов? Как всё это сложить в единую картину? Как показать в динамике?

Применительно к дружинам: столетиями существуя на бескрайних просторах от тундры до степей, действуя во многих промыслах, они серьезно разнились в анатомии, функциях, статусе, путях эволюции. Между тем летописи и актовый материал вспоминали о них редко, да к тому же почти всегда – лишь по поводу их отношений с княжескими и церковными властями. И хотя некоторые уникальные сведения о дружинах удалось извлечь также из былин, средневековых произведений и берестяных грамот, написанный ниже портрет получился всё-таки упрощенным и деформированным. Пройдёт не так много времени, и многое в нём придётся изменить, переработать. Прошу читателя это учесть.

Промысел и дружина

Сегодня слова «ремесло» и «промысел» используются редко, а смысловая разница между ними едва уловима[1]. В древние же времена промыслом, в отличие от ремесла, называлось такое занятие, при котором требовались постоянные перемещения в добывании заработка, поиске заказов, сборе подаяния, сырья и т.п. Вторым условием промысла был совместный труд. Объединения занимавшихся сообща тем или иным промыслом в 11 – 16 веках назывались в основном «дружинами»[2]. Дружины были распространены в военном деле, разбое, богомолье и нищенстве («калúки перехожие»), а также в тех промыслах, где требовался наёмный труд: в строительстве, фресковой живописи, солеварении, на транспорте, охоте и рыбной ловле. Дружины наёмного труда условимся называть работными.

В европейских языках есть любопытный аналог нашей «дружины» – слово «компания». Помимо купеческих объединений, в средние века оно использовалось в названиях строительных братств (например, Company of Masons/«Товарищество каменщиков» в Англии) и дружин кондотьеров/военных наёмников (Gran Compagnia/«Великое товарищество» и т.п. в Италии).

 Устройство дружины

В источниках можно найти немало терминов, имеющих отношение к устройству работной дружины. Но понять, как они соотносятся между собой, из кратких сообщений трудно. Поможет здесь аналогия с княжеской дружиной, которую мы опишем так. Во главе неё стоял князь, который первоначально избирался общим дружинным сходом, но с течением времени его власть превратилась в наследственную. Сама дружина состояла из дружинников и делилась на старшýю (переднюю) и молόдшую. В «старшую» входили приближённые князя (бояре, княжьи мужи), составлявшие его военно-политический совет и администрацию из думцев, воевод, тысяцких. Доходы с этих должностей заменяли им жалованье. «Мужи» были из свободных людей и нередко имели собственные дружины (полки). «Молодшая» дружина комплектовалась из простых дружинников, зависимых от князя, как и из сыновей членов «старшой» дружины, которые и носили соответствующие наименования: кмети,  гриди, а такжеотроки или дети[3].

С оглядкой на вышесказанное, устройство работной дружины восстанавливается в таком виде. Глава её назывался старейшиной, стáреим, атаманом, назóрником[4]. Члены дружины – дрýги, дружинники, товарищи, мастера, казаки – также делились на 2 категории. В первую (аналог «старшой» княжеской дружины) входили наиболее опытные мужи, большие мастера. Им подчинялись собственные дружины (возможно, с 14 века называвшиеся ватагами, а с 16-го также артелями), с которыми они могли самостоятельно искать подряды. Аналог «молодшей» дружины состоял из детей и робят, то есть менее опытных, менее авторитетных мастеров, а то и простоучеников.

Можно ли принять такую реконструкцию? Да, если примем во внимание, что каждый промысел состоял из массы родственных работ, которые исполнялись членами одной дружины. Так, в «древодельный» промысел (деревянное строительство) входили рубка и сушка леса, плотницкое, столярное, штукатурное, малярное дело, резьба по дереву и, возможно, даже художественная роспись. В дружине «здателей» (мастеров каменного дела) могли состоять камнетёсы и каменщики, кирпичники, строители лесов, те же плотники, столяры, штукатуры и т.д. При нехватке специалистов в звеньях, а также на неквалифицированные работы самим братством или заказчиком нанимались (иногда покупались) работники со стороны.

Это значит, что, по крайней мере в строительстве, наиболее крупные дружины должны были строиться по принципу комплексной бригады: автономные звенья (молодшая дружина) во главе с бригадирами (большими мастерами) при едином руководителе (старейшине), который организовывал и координировал все работы, как звеньев, так и разнорабочих. Как видим, реконструированное нами устройство работной дружины отвечает как раз такому принципу.

Сложная структура (по горизонтали) «ловецкой» дружины купеческого сына Чурилы Плёнковича изображена в одной из былин. Её звенья занимаются рыболовством, охотой на птиц, ловлей пушного зверя, и при этом «скажутся, называются всё оны дружиною Чуриловою»[5].

Трёхчастная структура (по вертикали) была и в дружине калик перехожих: «От малого до старого, от старого и до большá лица»,[6] то есть до вожака братства. Замечу кстати, что ремесленные цеха в Европе вплоть до 14 века (а в Италии и позже) имели схожую 3-ступенчатую иерархию: цехмистр/глава цеха, избранный мастерами, у каждого из которых были ученики.

Не известно, делились ли на звенья дружины моряков, монастырских разнорабочих, поморов – морепромышленников Русского Севера. Наконец, как-то иначе были устроены иконописные и некоторые каменщицкие дружины: возглавлялись они сразу двумя-тремя старейшинами.

Откуда дружина взялась

Возникает естественный вопрос: как и откуда дружина могла возникнуть?

В нашем древнейшем своде законов, относящемся к 11 – 13 векам: Русской Правде – мы встречаем дружину в прямой связи с «вервью». Уже не первое поколение ученых ломает копья вокруг этого загадочного термина. Наиболее вероятно, что «вервь» Русской Правды представляла собой восточнославянский вариант большой семьи[7].

Большая семья объединяет вокруг родительской пары семьи её взрослых сыновей, реже – семьи дочерей, а бывает, и посторонних, но так или иначе полезных семье, лиц. Все живут на одном дворе (в одном или нескольких стоящих рядом домах), ведут общее хозяйство, обладают общим имуществом. Выход из такой семьи не влечёт за собой раздела имущества. Главой её (старейшиной) является отец, а после его смерти – старший мужчина либо любой другой член семьи, избранный по соглашению всех иных либо по жребию. Старейшина судит внутрисемейные ссоры и споры, распределяет между членами работу и контролирует её исполнение, ведает сношениями с внешним миром, отвечает перед властями за своевременный взнос податей, за все проступки и беспорядки в семье. Крупные вопросы решаются на домашнем совете, в котором участвуют все взрослые члены. Считается большим несчастьем потерять или продать принадлежащие большой семье землю или имущество.

Опираясь на традицию, или «обычное право», большая семья обладала колоссальным запасом прочности. В 19 веке «зáдруга» – так называлась большая семья на Балканах – ещё существовала у всех южных славян, успешно сопротивляясь проникновению в деревню капиталистических отношений. Даже попытки государства разрушить «задругу» не вполне достигали своей цели. Например, хорватская «задруга» была, что называется, на живом материале описана этнографами накануне Второй Мировой войны, то есть спустя 60 лет после её законодательного запрета. В разных местностях России большая семья, в переходных формах, сохранилась почти до наших дней.

Из Русской Правды видно, что в 10 – 13 веках вервь на Руси была очень распространена. Дружина же первоначально являла собой денежную складчину членов верви на случай разных штрафов и выкупов. Так, за убийство, совершённое кем-нибудь из верви, следовал выкуп под названием «дикая вира». Дружина в этом случае тоже называлась «дикой вирой». В дружину член верви мог добровольно «вложитися», из дружины при определённых условиях можно было забрать «свою часть» (статьи 4, 6 Пространной редакции Русской Правды).

Но откуда в верви, при господстве в ней общего труда, хозяйства и имущества, могла появиться личная собственность? Ответ находим в особенностях задруги. Например, в ней не являются общими подарки, находки, отнятое у неприятеля оружие, а также «всё заработанное в часы свободные от обязательных занятий в пользу задруги и т.д. Право ходить на промыслы принадлежит каждому члену задруги. Отпускаются, однако, на промысел члены задруги только […] по окончании полевых летних работ и в определённом количестве. Отпущенные обязаны вносить заработок в общую казну или нанять за себя работника»[8].

Нет ничего удивительного в том, что древнерусские верви землепашцев переключались на ходовые и выгодные промыслы для обслуживания бойких торговых путей либо княжеских нужд. Впрочем, занятие промыслами могло быть и вынужденным. Как говорилось в одной крестьянской челобитной 17 века, кроме «тех городцких промыслов крестяном их иным промыслом прокормитца нечем, потому что место непашенное»[9]. От худой жизни могли – опять же целыми семьями – промышлять разбоем или нищенством.

Эволюция понятия «дружина» происходила, надо думать, таким образом: от складчин на случай штрафов – к складчинам необходимым на промысле инструментом, материалом, сырьем, деньгами и, самое главное, трудом членов верви. Не позже 11 века понятие перешло и на участников таких складчин. При этом промысловая дружина, нередко сохраняя свой семейный характер, переняла у верви внутреннее устройство со значениями родственно-возрастного порядка: старейшина, стáрей – от главы верви; бояре (от «боляре»/большие), мужи, большие мастера, старшáя дружина – от глав семейств; отроки, дети, робята, молóдшая дружина – от членов семейств, входивших в вервь.

С течением времени родственные связи в дружине постепенно уступали место отношениям по поводу промысла, хотя даже в 16 – 17 веках секреты мастерства часто передавались от отца к сыну.

В некоренных для Руси промыслах, пришедших из других земель (каменное зодчество, иконопись), братства могли копировать структуру уже существовавших дружин, воспроизводя, пусть опосредованно и с вариациями, всё ту же матрицу верви. Но в этих дружинах родственные связи не имели определяющего значения.

«Становились они во единый круг…»

Сегодня, говоря о каком-нибудь конкретном профсоюзе, мы в обиходе нередко ограничиваемся простым указанием на основную профессию его членов. Например, «учителя потребовали повысить зарплату» или «у докеров все увольнения идут через профсоюз». В средние века повсеместно, даже в юридических актах, промысловые и ремесленные братства назывались без указания на форму объединения (дружина, «братия» или «сто»), а просто собирательным: «плотеники», «древодели», «мясника», «Гречникы» (купцы, торгующие с Грецией) и т.п.

Таким же образом английские, скажем, строительные братства (crafts/цеха, companies/товарищества, lodges/ложи) в официальных документах именовались просто «Free-stone-Masons», то есть «тесатели мягкого камня», а корпорация парижских речных купцов называлась mercatores aquae/«торговцы по воде».

Как строилась в работной дружине внутренняя жизнь, поможет понять опять-таки аналогия. В данном случае дополним картину примерами из каличьего промысла (14-17 века), поверяя их правилами морского охотничьего дела на Русском Севере (мезенского «Морского устава» и «Устьянского правильника»), хоть и записанными в 18 веке, но основанными на давней традиции.

Приём в дружину описан в былине о Михайле Пóтыке. Калики перехожие (странствующие паломники, иногда занимавшиеся сбором подаяния) встречают «старичка со сторонушки», который предлагает им себя в старейшины:

«А возьте-ка [меня] вы, братцы, во товарищи,
Во товарищи вы возьте, в атаманы вы».
Как тут-то оны [калики] ведь думу думают,
Сами-то говорят промежу собой…»

Обсуждение просьбы заканчивается тем, что калики принимают старичка в дружину: «А рады мы ведь, дедушка, товарищу»[10].

Старейшина избирался дружиной на общем сходе. Былина «Сорок калик со каликою» говорит об этом так:

«Становилися [калики] во единый круг,
Они думали думушку единую,
А едину думушку крепкую:
Выбирали бóльшего атáмана
Молоды Касьяна сына Михайлыча»[11].

В кругу же ели и пили (вокруг костра, котла):

«А сели оне, молодцы, во единый круг,
Выпили ведь по чарочке зелена вина»[12].

Дружинные княжеские пиры общеизвестны. Говорит о дружинном пировании и «Устьянский правильник», причём учит звать на него «свою братью, морскую сиротину». В кругу обсуждали и решали вообще все значимые вопросы. Этот обычай настолько укоренился, что словом «круг» в поздние века стал называться высший орган в казачьих объединениях.

На миниатюре из летописного «Лицевого свода» изображён эпизод строительства моста в Новгороде через Волхов в 1532 году. Вооружённые топорами мостовщики (и старейшина с ними наравне) работают на постройке, а заказчик дает указания. Справа изображен момент передачи «мзды»/платы за работу: старейшина на глазах дружины получает от заказчика мошну с деньгами. Старейшину заметить легко: художник изобразил его бородатым в отличие от молодых безусых товарищей.

Совместный заработок и вообще достояние, подлежавшее «делу»/дележу, назывались «дуваном» или «животом». В былине о Михайле Пóтыке дается пример дележа «живота», которым у калик являлась собранная милостыня. Атаман говорит:

«А скидывайте-ка вы, братцы, с плеч пóдсумки,
А кладьте вы ещё на сыру землю,
А высыпайте вы да злато-серебро,
А сыпьте-тко всё вы в одно местó».

Сколько бы денег ни «вышло на круг» (оборот речи, как видим, из дружинного быта), собранный вместе «живот» старейшина делит «полюдно», т.е. по числу дружинников (пункт 1 «Морского устава»). При дележе может выделяться особая часть (равная одной или нескольким долям дружинника), которую получает отличившийся член (или члены) братства. Так или иначе, делёж ведётся при дружинниках, которые следят за его правильностью[13].

По общему уговору могли устраивать дружинные складчины. «Хождение Стефана Новгородца» (14 век) приводит такой случай. Стража собора Святой Софии в Константинополе  вытащила из церковного колодца ковш, который русские калики, возвращавшиеся из Палестины, признали своим, причём сказали, что «на дне его золото запечатано». Ковш разбили, нашли там золото и признали правоту калик[14]. Это золото и представляло их складчину.

Помимо складчин «на чёрный день», делались складчины для закупок или заготовок впрок инструмента и материала. Так, в 1435 году 40 плотников-«наймитов» подрядились у Господина Пскова построить мост через реку за 70 рублей на условии, что город поставляет быки и дубовый лес, а сами мастера – строительные балки, которых у них был «запас»[15].

Живя при работе без семей, дружинники селились в особых дружинных избах. В ловецком промысле, уходя из дома на месяцы, а иногда и годы, сообща строили избы для зимовья. За несколько столетий дальних плаваний охотники на морского зверя усеяли берега Белого и Баренцева морей своими каменными крестами-указателями, которые вырубали сами либо заказывали на дружинные деньги.Так же, общими силами возводили культовые сооружения во славу святых-покровителей дружины:

«Как строили оны [калики] тут часовенку,
Тому оны Николе Можайскому».[16]

Николай Угодник слыл на Руси покровителем путешественников и морских охотников. По «Устьянскому правильнику», поморы даже считали Николу «скорым помощником»: якобы, в отличие от других святых, Богом ему «вперёд милость дана», и он помогает терпящим бедствие сразу, без предстательства за них перед Творцом.

Согласно Псковской 1-й летописи, в 1371 году архитектор Кирилл построил на свои средства церковь «в своё имя» над Греблей у Смердьего моста в Пскове. Расположение церкви в «Довмонтовом городе» – центральном районе древнего Пскова, где концентрировались общегородские и корпоративные общественные здания – позволило историку архитектуры Ю.П. Спегальскому заключить, что церковь являлась патрональным храмом каменщицкой дружины Кирилла[17].

Итак, перед нами коллектив, объединившийся не только с производственными целями. Основой самого существования дружины являются совместные труд и быт, отдых и отправление религиозных обрядов, единые нормы поведения и постоянный взаимный контроль.

Такой коллектив признан и обществом, и властью. В «Чтении о святых мучениках Борисе и Глебе» говорится о строительстве киевскими древоделами в 1072 году Борисоглебской церкви в Вышгороде под Киевом. Великий князь Изяслав, «призвавъ» старейшину дружины, «повеле ему церковь возградити» во имя святых. Старейшина тут же «собра вся сущая подъ нимъ древоделя», исполнив «повеленое ему отъ благовернаго князя, и въ мале дний возгради церковь». Затем он вернулся в Киев и рассказал князю о ходе строительства. Тогда Изяслав послал к наместнику Вышгорода со словами: «Даю имъ отъ дани княжей (т.е. даю древоделам из дани с местного населения, поступающей в Вышгород. – В.Б.) украсить церковь». Старейшина «въскоре повеленая ему створи», т.е. исполнил и этот заказ Изяслава. Дело завершил митрополит всея Руси Георгий, который торжественно перенёс мощи святых в новый храм[18].

Обратим внимание, что средства («украсить церковь») передаются князем не старейшине, а братству как единому целому: «им», древоделам. Формула «даю имъ отъ дани княжей» не случайна, аналогичные ей встречаются в древних русских юридических текстах[19]. Дружина, таким образом – самостоятельный субъект права. Соответственно старейшина, несмотря на всё свое значение, всего лишь её представитель.

Аналогична ситуация с каменщиками. Князь Олег Черниговский в 1111 году привёл в Вышгород дружину «здателей» и повелел им построить каменный храм Святых Бориса и Глеба вместо обветшавшего деревянного, обеспечив их всем необходимым: «вдавъ имъ вьсе по обилу, яже на потребу»[20].

В грамоте Ивана Калиты печерским сокольникам Жиле «с други» перечислен поимённо только основной состав дружины: Олюша, Василко, Степан, Карп, Федець, Острога и т.д. (19 имен) – а вспомогательный состав обозначен собирательными: «третники» и «наимиты», то есть нанятые дружиной для подбора настигнутой соколом добычи. Здесь важно то обстоятельство, что грамота великого князя наделяла оба состава охотников равными льготами. Понятно, что заказчик воспринимал промысловое братство как единое целое с особым статусом, распространяемым на всех его членов, от «наймитов» до старейшины.

Защитная функция дружины

Итак, дружина возникла как складчина между членами верви на случай выкупа или штрафа за своего виновного товарища. Из берестяной «Грамоты отъ Жизномира къ Микоуле», который отождествляется с новгородским посадником Микулой, мы узнаём, что дружины практиковали ещё одну форму защиты – поручительство. Жизномир пишет, что Микула продал ему купленную во Пскове рабыню. Но княгиня узнала в ней свою бежавшую или украденную «робоу»/рабыню и задержала Жизномира. По статье 15 Русской Правды (в её Краткой редакции), при розыске краденого имущества за ответчика, если он настаивает на своей невиновности, должны поручиться 12 «мужей». Жизномир и пишет: «А ныне ся дроужина по мя пороучила» – «А теперь дружина за меня поручилась». Далее Жизномир советует Микуле купить коня и, взяв «къняжъ моужъ» (представителя княжеской администрации из княжеской дружины), ехать с ним  на «съводы», то есть на судебное заседание по обвинению уже того псковича, который продал украденную рабыню Микуле.

В исторической литературе высказывалось мнение, что Жизномир был членом княжеской дружины[21]. Но тогда получается, что дружина вместо того, чтобы служить опорой князю в Новгороде, действует без князя, тесно связана с местным боярством, легко вступает в конфликт с княжеской семьей. Иначе говоря, князь не способен разрешить конфликт не вынося сор из избы, на собственном дворе, в своем «кругу». Для Новгорода начала 12 века такое положение дел другими источниками не подтверждается.

Рискну предположить, что Жизномир был старейшиной работной дружины, например, здателей. Тогда противоречия и странности снимаются, а правовой путь решения спора выглядит вполне логично.

Судебная самозащита дружины изображена в документе, относящемся к началу 13 столетия. Надпись-граффити на стене церкви Святого Пантелеймона в украинском Галиче гласит, что князь Мстислав Удатный разбирал иск братства плотников («плотеники») к некоему Ляху, который не «дал» им «кладеное», то есть либо заплатил меньше условленного, либо не заплатил вовсе. Доказать свою правду плотникам не удалось, и князь вынес решение: по этому делу больше «не искати никому», то есть никому не предъявлять иска. Т.В. Рождественская убедительно показала, что перед нами юридическая запись, заверенная попами церкви Лазарем и Моисеем в качестве послухов/свидетелей. Из того, что суд отправлял сам князь Галицкий, можно сделать вывод о важном, государственном значении тяжбы и тяжущихся сторон[22].

О взаимопомощи в дружине говорит «Устьянский правильник», подчёркивая древность традиции: «От веков повелено начатки промыслу нищим давать, мореходных и промышленных людей вдовам и сиротам. Зверя давать мерного, а не детыша (т.е. детёныша). И кожа чтобы не резана, не колота. Которые [дружинники] от многие службы морские пришли в глубокую старость, давать по тому же. В бочках пропащую рыбу сиротам не давать, а добрую себе не оставлять».

Следил за исполнением этих правил старейшина.

На небе Бог, на земле князь, на море кормщик

Власть старейшины велика. Так, атаман каличьей дружины волен назначить себе заместителя («податáманье»), волен устроить поголовный обыск в поисках пропавшей вещи:

«Становил калик во единый круг,
И велел он друг друга обыскавать».

Атаман же вершит суд. Но суд основан, и это – важнейший атрибут самоуправления в дружине, на особых правилах – «заповеди великой», обязательной для всех членов братства и являвшейся архаичной формой устава:

«А и молоды Касьян сын Михайлович,
Кладёт он заповедь великую
На всех тех дородных молодцев:
«А итить нам, братцы, дорога неближняя,
Идти будет ко городу Ерусáлиму,
Святой святыне помолитися,
Господню гробу приложитися,
Во Ердань-реке искупатися,
Нетленною ризою утеретися;
Идти сёлами и деревнями,
Городами теми с пригородками;
А в том-та ведь заповедь положена:
Кто украдёт или кто солжёт,
Али кто пустится на женский блуд,
Не скажет большему атаману,
Атаман про то дело проведает, -
Едина оставить во чистόм полé
И копать по плечи во сыру землю».
И в том-та ведь заповедь подписана,
Белые рученьки исприложены:
Атаман Касьян сын Михайлович
Податáманье – брат его родной,
Молоды Михайла Михайлович»[23].

В былине «Сорок калик со каликою» в нарушении заповеди уличён и осуждён дружинным судом сам атаман Касьян. Тогда братство возглавляет «податáманье» Михайла.

«Морской устав» (пункт 12) определяет:«В морском ходу и во время промысла всем рядовым товарищам во всём слушаться одного кормщика, и ни в чём воли у него не отнимать; а в потребном случае, хотя и подавать ему совет, только учтиво и не спорно. Ежели кто из них дерзнёт кормщика избранить или ударить, или не станет его слушаться, то на такого прочие рядовые должны кормщику дать помощь к наказанию по морскому обыкновению».[24]

В «Устьянском правильнике» приведены два поморских правила. С одной стороны – поучение дружиннику: «Ежели покоренье навклиру (старейшине. – В.Б.) напоказ содержится, а внутрь молва и мятеж, то ждёт нас беспромыслица». С другой стороны, предостерегается старейшина: «Когда дружина слушает слово твоё всем сердцем, знай, что ты отвечаешь за них перед Богом».

Вторая Псковская летопись рассказывает, как в 1420 году псковичи «наяша мастеров: Феодора и дружину его» обить кровлю церкви святой Троицы «свинцом, новыми досками». Однако оказалось, что никто в братстве лить свинцовые кровельные листы не умеет. Обратились за специалистом в Новгород – безрезультатно. Послали в немецкий Дерпт (ныне Тарту в Эстонии), но «погании не даша мастера». Лишь митрополит всея Руси Фотий отпустил во Псков своего умельца из Москвы, который и «научи Федора мастера» свинцовому литью[25]. В этом эпизоде обращает на себя внимание следующее: секрет мастерства, столь узко известного на Руси, что псковичам пришлось бить челом в землях своего врага, католического Ливонского ордена, этот секрет передаётся – с личного разрешения высшего Русского православного иерея! – главе дружины каменщиков и только ему. Не удивительно, что превосходство в профессиональных познаниях и мастерстве возвышало старейшину над остальными членами братства.

Архитéктон

Первое время в дружинах древоделов и здателей проектирование, руководство работами и функции главного плотника (каменщика) соединялись в лице старейшины. Около 14 века первые две ипостаси у каменщиков стали отделяться от третьей. Косвенным признаком этого может служить появление у них нового термина – «архитектон». Греческое слово «άρχίτεκτον», древнейшим значением которого было «старший тесатель/плотник», на русской почве поначалу не прижилось и переводилось как «старейшина древоделям» (глава древоделов). Однако в 14 веке оно вошло в наш язык и стало обозначать уже главу каменщиков. Вероятно, новое слово понадобилось для обозначения нового явления – старейшина перестал непосредственно участвовать в кладке камня и кирпича, прикасаясь к ним отныне только для передачи техники кладки ученикам.

В строительных братствах Европы такое разделение функций появилось в 13 веке. Так, француз Никола де Биар сообщал: «Стало обычаем, что на больших стройках есть главный мастер, который руководит работой словами, а [сам работает] очень редко или вовсе не прикладывает рук к делу».

При этом мастер, писал де Биар, даёт указания «держа в руках измерительный прут и перчатки». По наблюдению историка храмового строительства П.А. Раппопорта, «деревянный прут является основным атрибутом архитектора на всех западноевропейских изображениях зодчих»[26]. Но здесь речь не просто о рабочем инвентаре. В ряде строительных объединений перчатки, прут, а также другой измерительный инструмент – циркуль символизировали власть гроссмейстера[27]/главы братства.

Должно быть, схожую роль в строительных дружинах Руси играло деревянное «мерúло зодческое», подобное обнаруженному в Новгороде в археологическом слое начала 13 века. По описанию академика Б.А. Рыбакова, оно выглядит так. На масштабный стержень нанесено три шкалы, соответствующие трём видам сажени: мерная сажень (176 см), большая сажень (250 см) и простая сажень (152 см). Все три единицы измерения находятся между собой в определённом соотношении. Так, мерная сажень относится к большой (великой) сажени как сторона квадрата к его диагонали (а : а√2), а для каждого вида сажени устанавливается архимедово значение = 22 : 7. «Мерило» применялось также для построения кривых (апсиды, своды, полукруглые закомары)[28].

Как и в Европе, на Руси «мерило» свидетельствовало об особом статусе зодчего. Так, в русской легенде 14 века о царе Соломоне и Китоврасе последний был вызван к Соломону для советов по вопросу строительства храма. Китоврас поступил как архитектон: «умеря прут четырех локот[ь] и вниде пред царя, и поклонися, и поверже прут пред царем»[29]. Любопытно, что и в вятских плотницких артелях 19 века символом власти старшóго/главы братства, служила «сажень». По свидетельству библиографа С.И. Пономарева, полученная старшúм от артели, сажень использовалась им не только для всякого рода замеров, но и для наказания ослушников[30].

Подытоживая, отметим, что старейшины в дружинах на Руси исполняли те же функции, что и ольдермáны (olderman – буквально «старейший человек») во главе немецких ремесленных и купеческих гильдий. Термин «старейшина» настолько органично врос в русскую промыслово-ремесленную жизнь, что Пётр Первый, перекроивший наши братства на баварский лад в цунфты/цеха, назвал было старейшин «алдерманами»[31], но не преуспел в этом. Екатерина Вторая вернула главе цеха русское название (в форме «старшинá»[32]), и хотя «алтерман» в 1799 году тоже возвратился в ремесленное законодательство, вытеснить из него «старшину» он уже не смог[33].

Старейшина в обществе

Средневековые источники единодушны в указаниях на высокое социальное положение старейшины. Так, если ремесленный и промысловый люд именовался в летописях нередко уменьшительно: Демешка мыльник, Бориско сокольник, Хитря кожевник – то «старейшины и начальницы (начальники. – В.Б.) иконописцем»[34] упоминались под полными именами: Захария, Иосиф, Николай, Иван.

Так же именовались зодчие у каменщиков: мастер Кирилл, мастер Еремей, мастер Феодор. Автор Кирилловской церкви в Новгороде Коров Яковлевич «с Лубяней улице» назван даже с отчеством, что в те времена делалось только по отношению к представителям знатных и богатых слоёв. Творениями киевского «приставника богоизволену делу и мáстера не проста» Милонега (Петра) современники восхищались, как чудесами. И тот факт, что великий князь Рюрик Ростиславич держал Милонега «во своихъ си приятелех», говорит не о демократизме князя, а о почёте, которым окружалось зодчество на Руси. Иначе летописец не решился бы, отмечая строительство собора в Юрьеве-Польском, написать о другом князе, Святославе, что тот «самъ бе мастеръ».

То же самое касается и главы дружины древоделов. В приведенном выше рассказе 1072 года о киевских древоделах высокий статус старейшины подчеркивается тем, что он, наряду с боярами, митрополитом, высшими лицами княжеской администрации, имеет доступ к великому князю Киевскому.

«Морской устав» особо подчеркивает: «Ежели кормщику многие из промышленников (т.е. членов дружины. – В.Б.) явятся противниками, наказать же [их] и запретить им будет он не в силах, то в свидетельствовании объявлять на таковых ослушников в прилучившихся судах для отыскания наказания в гражданском суде» (пункт 12).[35] Таким образом, широкую власть старейшины над дружинниками признавали и власти.

Размах работ, численность и средства дружины

Объёмы работ, исполняемых дружинами, могли быть очень значительными. Например, одна только роспись Спаса в центральном куполе новгородского Софийского собора (после 1037 года) заняла «годищное время и боле». В 1344 году объединённые в дружину «русьския писцы, князя великого Семеновы Ивановича» расписывали в Москве церковь Святого Михаила (Архангельский собор), но за год «и половины не подписаша» из-за обширности храма и мелкого письма. Завершена роспись была лишь на третье лето[36].

Ещё более впечатляюща картина в каменном строительстве. За 1-2 летних сезона здателями возводились небольшие храмы. Более крупные здания – за 4-6 лет. Десятинную церковь в Киеве (строилась в 990-97 годах) «възделаша» за 8 лет. Тверской храм во имя Спаса строился 11 лет (1280-90 годы), а колокольня Архангельского собора в московском Кремле – 12 лет (1532-43 годы). Были и настоящие долгострои (растянувшиеся на 25-60 лет), но в таких случаях, скорее всего, дружины здателей сменяли одна другую.

Основываясь на объёмах работ и возможной производительности церковных «здателей», П.А. Раппопорт определял среднюю численность их дружин в 12-13 веках в «20-30 (может быть, 40) специалистов»[37]. В 15 веке в новгородской древодельной дружине, взявшейся строить мост через Волхов, отмечено 40 мастеров. В братствах сокольников и морепромышленников в 14 веке насчитывалось до 20 охотников в каждом. В последующие столетия дружины мельчают. Так, в 16-17 веках братства монастырских разнорабочих насчитывали 6-10 человек, а судовые дружины поморов – даже 3-7 членов. Правда, последние объединялись в «бурсы» и «ромши» с десятками, а подчас даже сотнями участников. Важно подчеркнуть, что коллектив в несколько десятков работников считался в средние века крупной производственной единицей.

Соответствующими значению и объёмам заказов были и средства, получаемые дружинами за свою работу. В 1420 году за свинцовую крышу церкви Святой Троицы – главного храма Псковской земли – дружина мастера Феодора получила 44 рубля. В 1365 году для восстановления того же храма, обрушившегося от ветхости, псковичами были наняты каменщики во главе с мастером Кириллом. За 3 «лета» (строительных сезона) они отстроили храм заново, а псковичи «добре почестиваху их» и заплатили 400 рублей[38]. Чтобы понять, насколько большие это были деньги, достаточно сравнить их с суммой годовой дани Москве со всего Коломенского уезда в конце 14 века – 342 рубля, или ценой породистого конского табуна – 100 рублей. Согласно Никоновской летописи, в 1481 году архиепископ Ростовский Вассиан дал мастерам иконникам Денисию, попу Тимофею, Ярцу и Коне 100 рублей за роспись Калитинского собора[39]. Любопытно, что деньги давались вперёд, как и в случае с украшением Борисоглебской церкви в Вышгороде в 1072 году. Так что, деньжата у дружинников водились, и немалые.

Наверное, богаты были и мастера, присланные Императором Фридрихом Барбароссой князю Андрею Боголюбскому по его просьбе. В 1174 году взбунтовавшиеся жители Боголюбова разграбили не только дворец Андрея, но и «имение» «делатели, иже бяху пришли к делу»[40], то есть имущество каменщиков, занятых на заказах у грозного князя.

Покровительство

Читатель, конечно, помнит трёхэтажное устройство дружины. Но это, так сказать, предельный образ. Такая дружина правилом в средневековой Руси быть не могла. Крупный и сложный коллектив, чтобы не потерять квалификацию, нуждался в постоянных заказах. Как установил, например, историк архитектуры П.А. Раппопорт, работа каждой дружины церковных здателей приводила к созданию непрерывной цепи памятников, возведённых один за другим без существенных перерывов[41]. Обеспечить такое в условиях неразвитого средневекового хозяйства могли только богатейшие заказчики, которых в землях Руси подчас можно было пересчитать по пальцам. Кто же это был?

Вспомним историю поисков псковичами мастера, способного передать им искусство свинцового кровельного литья. Задача была настоль важна, что Господин Псков отправлял посольства не только в другие русские государства, но даже в Ливонию к католическому епископу Дерптскому. На Москве же мастер по литью служил у митрополита всея Руси.

Вспомним, как великий князь Киевский Изяслав «призвал» к себе старейшину древоделов для личного «оформления» заказа на строительство храма и затем благосклонно выслушивал его рассказы о ходе строительства.

Вспомним, как великий князь Киевский Рюрик держал в почёте и в «приятелях» зодчего Милонега.

Эти и другие примеры с несомненностью показывают нам, что власти предержащие покровительствовали промысловым братствам, которые своим трудом поддерживали их благочестивое рвение, увеличивали их славу и богатство, укрепляли их могущество.

Были и другие заказчики. Например, «заморские купцы» (братство купцов Новгорода, ведших иноземную торговлю), которые в 1156 году заказали здателям постройку «в Торгу» каменной церкви Святой Параскевы Пятницы – покровительницы торговли[42]. Или, скажем, жена Симеона Московского Анастасия, чьими «казною (деньгами. – В.Б.) и велением» мастер Гойтан с дружиной расписали в 1345 году Спасский собор[43]. Но таких заказчиков было всё же недостаточно, чтобы составить конкуренцию светским и духовным князьям.

С 14 века в Северной Руси известна практика выдачи промысловым братствам «обельных грамот», то есть наделения их разными льготами. Так, Иван Калита «пожаловалъ есмь соколниковъ печерскихъ, хто ходитъ на Печеру, Жилу съ други». Суть пожалования заключалась в освобождении сокольницкой дружины во главе с Жилой от княжеских податей и натуральных повинностей (кормовой, подводной), а также раскладок(«ни ко старосте имъ не тянути, ни биричь ихъ не поторгывать»). Грамота содержала угрозу тем, кто осмелится ущемить полученные сокольниками права («Хто ли черезъ мою грамоту что у нихъ возметъ, и язъ князь великии кажню»), а заканчивалась приказом охранять сокольников некоему Меркурию: «А ты, Меркуреи, по моеи грамоте блюди ихъ, а в обиду ихъ не выдаваи никому».

Жила «с други» за тысячи километров от Москвы ловили (и, должно быть, обучали) соколов для престижной среди государей того времени соколиной охоты. Защиту и покровительство дружине Калита объяснил в грамоте просто: «занеже ми (так как мне. – В.Б.) люди те надобны»[44]. Вряд ли нужно комментировать эти слова.

И зависимость

Но сия медаль была о двух сторонах. Узкий спрос сам по себе ориентировал дружину на крупного заказчика. Если же вспомнить, что таковым чаще всего выступало государство либо церковь, то станет понятна связь между покровительством и вмешательством в дружинную жизнь. Однако, как ни странно, примеры такого вмешательства не «вопиют».

Необычная коллизия изображена в совместной грамоте великого князя Ивана Калиты и Господина Великого Новгорода от 1328 года. Из неё видно, что на право охоты на морского зверя в «Печерскои стороне» (устье Северной Двины в районе современного Архангельска) претендовали некий Микифор, за которым стояли «бояре двинские», и – с другой стороны – ватага морепромышленников из 20 человек во главе с Михаилом. Князь и Новгород решили дело так: за Михаилом подтверждалось исключительное право охоты во всем районе («приказалъ есмь Печерскую сторону Михаилу»), двинским боярам и Микифору были запрещены притязания на гнездовья и Кегрольский погост с Волоком, которыми Михаил мог впредь «ведать по пошлине, како то было при моихъ (Ивана Калиты. – В.Б.) дядяхъ и при моемъ брате стареишемъ», то есть распоряжаться по обычаю, установившемуся ещё в конце 13 века. Завершалась грамота весьма знаменательно: «атъ (пусть. – В.Б.) ходитъ Микифоръ в Михаилове ватазе»[45]. Братство получило от государя монополию на охоту в данном районе, но государь тут же повлиял на его состав.

В 1472 году каменосечцы Ивашка Кривцов и Мышкин взялись возвести Калитинский собор в Москве для митрополита всея Руси Филиппа. Но квалифицированных рабочих рук в дружине не хватало. Поэтому митрополит прикупил нескольких мастеров, а умирая завещал освободить их от крепостной зависимости, хотя строительство храма ещё далеко не было завершено. При этом, однако, Филипп не освободил своих крестьян и слуг. Поэтому позволительно думать, что предоставление свободы мастерам было как-то обусловлено их участием в стройке. Во всяком случае, мы имеем ещё один пример вмешательства заказчика в состав дружины.

Здесь же стоит отметить факт наименования каменосечцев Кривцова и Мышкина «приставниками церкви»[46], то есть приставленными к руководству стройкой или дружиной. О статусе «приставника» можно узнать кое-что из «Жития преподобной Евфросинии, игумении Полоцкой» (12 век). В нём говорится об Иване, «приставнике над делатели церковными», которому во сне неоднократно являлся голос, призывавший его «пойти на дело Вседрьжителя Спаса», то есть построить каменную Спасскую церковь при монастыре, основанном княжной Евфросинией. Однажды Иван пришел к ней с неожиданным для неё вопросом: «Ты ли, госпоже, присылаеш[ь] понужати мене на дело?» Выяснив чудесную природу голоса, который слышал Иван, святая сказала ему: «Кто тя ни позывает на таковое дело, того послушай прилежно и с потщанием». Судя по тому, что церковь была построена, Иван послушался голоса и совета Евфросинии.[47] Иначе говоря, Иван со своими «делателями церковными» обладают в Житии значительной свободой действий и на епископского служащего, шагу без приказа не ступавшего, не похожи.

Другое слово, казалось бы, указывающее на несвободу членов дружины – «клеврет». В 1194 году великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо «обновил» церковь Рождества Богородицы в Суздале, которая «бе опадала (осыпалась. – В.Б.) старостью и безнарядьем», «а иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клевреть (взялись мастера из слуг, рабов. – В.Б.) Святое Богородици и от своих, иных олову льити, иных крыти [крышу], иных извистью белити»[48]. Редкое в домонгольский период слово «клеврет» здесь могло быть употреблено в значениях: товарищ по занятию, соратник, сподвижник. В этом случае «клевреты Святой Богородицы» звучит как название дружины здателей, наподобие французского братства каменщиков, именовавшегося «Дети мастера Жака». Второе возможное толкование «клеврета» – раб, слуга[49]. Но и тогда «клевреты Святой Богородицы» могут оказаться рабами или слугами церкви не в прямом – юридическом, а в переносном смысле (сравните «рабы Божьи»). Кстати, ещё одно каменщицкое братство в средневековой Франции носило имя «Дети отца Субиза», и были это не родные, а духовные дети священника Субиза.

Но не будем забывать, что строительство храма считалось священным действом, к которому работная дружина вряд ли могла быть допущена (приставлена) без благословения православного иерарха либо духовного авторитета. Благословение же подразумевало необходимость соответствия кандидатов определенным требованиям. Процедура благословения похожа на современное лицензирование, которое и сегодня является эффективным рычагом давления государства на получателя лицензии.

Пожалуй, характер зависимости «клевретов» и «приставников» от церковных заказчиков стал ясен. Но не будем преувеличивать степень этой зависимости.

Наёмная купеческая дружина

Надо сказать и о дружине другого типа. В иных случаях кто-нибудь из «больших людей», например, купец набирал себе дружину и возглавлял её в качестве старейшины. Впервые такая дружина упоминается в договоре 1229 года между князем Мстиславом Смоленским и Ригой с островом Готландом. В нём устанавливалось, что купец, пострадавший при кораблекрушении, должен «своею дружиною» вытаскивать груз «из воды на берего»[50].

Портрет такого братства красочно нарисован в былинах о купцах. Так, в море дружина новгородского «богатого гостя»/купца Садко (его прототип жил в 12 веке) исполняла функции команды (или команд) матросов, в городе же – занималась торговыми делами: Садко

«будил как он свою дружинушку хоробрую,
А и давал уж как дόлюби дружинушки
А и как много несчетной золотой казны,
А и как распущал он дружинушку по улицам торговыим»

для закупок товаров[51]. Дружина (или часть дружины) «гостя» Соловья Будимировича, помимо корабельного дела, умела и плотничать:

«С вечера поздым-поздо,
Будто дятлы в дерево пощёлкивали,
Работали его дружина хорабрая.
Ко полуночи и двор поспел»[52].

Набираться купцом дружина могла примерно так, как говорится в былине о Василии Буслаеве:

«Пошёл он, Васька, во высок терем,
Садился Васька на ременчатый стул,
Писал ярлыки скорописчаты,
От мудрости слово поставлено:
«Кто хочет пить и есть из готового,
Валися к Ваське на широкий двор –
Той пей и ешь готовое
И носи платье разноцветное».
Рассылал те ярлыки со слугой своей
На те вулицы широкие
И на те частые переулочки…
Во славном было во Нове-граде
Грамотны люди шли,
Прочитали те ярлыки скорописчаты,
Пошли к Ваське на широкой двор
К тому чану – зелену вину»[53].

Столь же свободным был и выход из дружины (здесь прямая аналогия с княжеской дружиной). Должно быть, купцам приходилось соперничать друг с другом в щедрости и обходительности, чтобы удержать старых и привлечь новых дружинников. Садко, например, хвалился тем, что его «дружинушка хоробрая не изменяется» в составе[54]. Однако нередко костяк дружины оставался со своим старейшиной до самой его смерти.

В такой дружине отношения были глубже, чем между хозяином и наёмниками. Купец мог называть своих дружинников «моими людьми работными», а мог – «братцами», «дружинушкой любезной»[55]. В ряде ситуаций старейшина не отделял себя от дружины. Садко торговал наравне с ней, а когда царю морскому потребовалась человеческая жертва, то Садко вместе со всеми бросал жребий, кому погибнуть в штормящем море в обмен на спасение остальных. Наверное, иногда купец брал дружину в долю, а в завещании мог «отписать» ей «достальнёё именье», т.е. наследство, оставшееся после выделения частей для жены и нищенствующей братии[56]. После смерти Василия Буслаева его дружина вернулась в Новгород и пришла к его матери – Амелфе Тимофеевне:

«Прочитала письмо матерá вдова, сама заплакала,
Говорила таковы слова:
«Гой вы еси, удалы добры молодцы!
У меня ныне вам делать нечего;
Подите в подвалы глубокие,
Берите золотой казны, не считаючи».
Повела их девушка-чернавушка
К тем подвалам глубокиям,
Брали оне казны по малý числу;
Пришли оне к матерой вдове,
Взговóрили таковы слова:
«Спасибо, матушка Амелфа Тимофеевна!
Что поила, кормила, обувала и одевала добрых молодцов».
В та поры матера вдова Амелфа Тимофеевна
Приказала наливать по чаре зелена вина;
Подносит девушка-чернавушка
Тем удалым добрым молодцам;
А и выпили оне, сами поклонилися,
И пошли добры молодцы, кому куды захотелося».[57]

Наряду с княжеской, наёмная купеческая дружина являла собой тип отношений, основанных на более высокой ступени развития хозяйства, нежели работная дружина с выборным старейшиной. Изменяясь и дальше, дружина довольно рано сделала ещё один, очень важный, шаг.

Профсоюз из 16 столетия?

Работая с материалами по экономической истории Дома Святой Софии, как называлось хозяйство Новгородской митрополии, историк Б.Д. Греков встретил указания на дружины разнорабочих. Дружины имели названия: Марковская, Мельницкая, Софийская дворовая; находились под началом дворового старосты/управляющего, назначались им по частям на отдельные работы, но плату получали как единое целое. Примечательно, что это было годовое жалованье, а не подрядная «мзда», характерная для работных дружин прежних веков. Б.Д. Греков писал: «Ясно, что все дружинники считаются на службе у Софийского Дома, который заключает с ними, как коллективом, особый договор, где определены обязанности и права дружинников по отношению к Софийскому Дому и обратно». И далее: термин «дружинник» характеризует не само производство, а именно «формы рабочей организации».[58] Другими словами, новгородские монастырские дружины 16 века уже близки к современному определению понятия «профессиональный союз».

Если все это, конечно, не недоразумение, и наблюдения Б.Д. Грекова верны.

Дружина как «форма рабочей организации»

Сведём воедино признаки и атрибуты, которые позволяют считать работную дружину формой профессионального объединения (не профсоюза):

1. Выборы старейшины из своей среды.
2. Коллегиальные управление и суд.
3. Защита дружиной интересов своих членов.
4. Наличие у дружины святого – небесного покровителя промысла – и посвящённого ему храма (часовни, креста и т.п.).
5. Устные и писаные профессиональные («вечная заповедь морская») и дружинные правила поведения («великая заповедь»), являвшиеся ранними вариантами уставов.
6. Совместный делёж заработка.
7. Наличие дружинных складчин и касс.
8. Помощь пожилым и больным членам дружины, их семьям.
9. Дружина – особый субъект права.
10. Параллельная терминология, выявляющая в дружине, помимо производственных, и братские функции. Например, дружина «здателей» как строительная единица имеет следующий вид: архитектон/зодчий и мастера, которые делятся на больших и меньших. Как профессиональное братство дружина выглядит так: старейшина и дружинники/други, которые делятся на мужей и детей.

Куда дружина делась

Итак, работная дружина выросла из недр дофеодального общества и, являясь наследницей большой семьи, была явлением исконно русским. Естественно, что в своем развитии она не растворилась бесследно. Ещё в 17 столетии эта форма объединения была в России настолько распространена, что писавший по-русски хорватский ученый Юрий Крижанич назвал немецкие ремесленные цеха дружинами, не найдя в русской речи более удачного заменителя[59]. Дальнейшая эволюция дружины проходила по нескольким направлениям, главными из которых были два:

а) наиболее крупные и успешные братства, прежде всего в каменном, кирпичном деле и на транспорте, имевшие важное для государства значение, попали под его контроль и были вытеснены новыми формами профессиональных объединений: сотнями, слободами, станицами. Последние в 18 веке были преобразованы в цеха, а около 1920 года включены в профсоюзы, придав им ряд неповторимых черт (совместное членство в профсоюзе работодателя и работника, преобладание задач взаимопомощи над забастовочной функцией и др.), которые кое-кто напрасно считает наследием коммунизма;

б) дружины в менее важных для власти промыслах (на транспорте, в деревянном строительстве, охоте, рыболовстве), сохранив свои традиции и подчас утратив сложную структуру, превратились к 18 – 19 векам в наёмные промысловые артели, ватаги, гурты и т.п. братства, в свою очередь наложившие особый отпечаток на профсоюзы, возникшие в этих отраслях (к примеру, осуществление подрядных функций профкомами грузчиков вплоть до 1920-х годов).

Эти и другие особенности нашего профдвижения влияют и на дальнейшее его развитие, прогноз которого будет тем более точным, чем лучше удастся изучить предысторию.

Вадим Большаков

(Статья написана в 2005 году, ранее не публиковалась)